Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Утром, когда муж вышел к завтраку, Вера увидела, что на переносице у него прорезалась вертикальная морщина, губы стали тоньше и по бокам их прорезались горькие складки. Взгляд Владимира тоже изменился, потяжелел.
Все изменилось.
22
«Следствие по обвинению в должностных преступлениях бывшего московского градоначальника отставного генерал-майора А. А. Рейнбота и его бывшего помощника отставного полковника В. А. Короткого затягивается. По сообщениям из заслуживающих внимания источников, слушание дела начнется не ранее чем весной следующего года и обещает быть сенсационным».
* * *
«Драматург А. А. Гаринский написал пьесу под названием «Любви покорно все». Действие пьесы происходит в Крыму. В качестве главных героев в ней выведены два небезызвестных в столичных кругах красавца проводника – братья Омаровы, с которыми так любят развлекаться многие столичные дамы. Поговаривают, что именно из-за одного из Омаровых семь лет назад отравилась в Москве вдова купца М-ва. По завещанию она оставила Омарову все свое громадное состояние, которое ее дочери успели отсудить. Одна из дочерей затем спустила все свои деньги в Монте-Карло и, подобно матери, отравилась. Пьесу Гаринского намерен поставить один из московских театров, название которого пока держится в тайне».
Ежедневная газета «Московские вести», 8 ноября 1910 года
Зимняя Ялта умиротворяла, радовала малолюдьем и немножко удивляла. Вере с Владимиром даже «повезло» увидеть снежную Ялту – редкое и недолгое зрелище, которым здесь принято любоваться, и солнце светит совсем не так, как зимой в Москве. Зима в Ялте – время дождей. Все зелено вокруг, будто весной, и море никогда не замерзает.
Про море Вера, забывшись, сказала вслух.
– Хорошо, что не замерзает, – заметил Владимир, глядя на пенные буруны волн. – Иначе было бы раздолье для контрабандистов и огромное беспокойство для властей. Морская контрабанда – дело хлопотное, а вот если бы можно было в Турцию зимой на санях, да еще и в отсутствие кордонов…
– Кордоны можно и на берегу устроить, – Вера нервно передернула плечами. – А сделать так, чтобы не было контрабанды, очень просто. Достаточно разрешить людям возить через границу все, что им хочется, и не станет никакой контрабанды.
Владимир в последнее время начал немного раздражать… нет, не так чтобы раздражать, а скорее разочаровывать. Вера стала замечать то, чего не замечала раньше. Люди недаром говорят, что глаза открываются только на третьем году брака. На третьем? Не всегда. Если пережить столько всего, что они пережили с Владимиром, то глаза открываются гораздо раньше. Правильнее даже сказать, что не глаза открываются, потому что они и не были закрыты, а начинает постепенно меркнуть придуманный тобой идеал, и его место занимает обычный человек, с достоинствами и недостатками. Вера сделала вывод – как только ты поймешь, что твой избранник обычный человек, это означает конец любви. Или начало конца. Обычного человека, такого же, как и все, любить невозможно. Можно уважать, можно ценить, можно испытывать к нему приязнь, можно в конце концов ненавидеть. Но не любить. Любят единственных, неповторимых, тех, кто значит для любящего больше, чем весь остальной мир. Нельзя любить и сравнивать, нельзя любить и закрывать на что-то глаза, нельзя любить и замечать недостатки. Пока еще недостатки подмечались через призму достоинств, но долго ли так будет продолжаться?
Владимир умен, это бесспорно. И жизненного опыта у него побольше, чем у Веры. Но он считает, что эти «преимущества» дают ему право диктовать жене свою волю. Пусть весьма мягко, деликатно, исподволь, но диктовать. Веру это огорчало.
Владимир – человек обеспеченный, причем всего, что он имеет, он добился самостоятельно. У него не было ни отца-банкира, ни дядюшки-камергера, которые могли бы оказывать ему протекции. Сам, все сам. Это заслуживает уважения и даже восхищения. Но у любой медали есть оборотная сторона. Владимир какой-то слишком приземленный, чересчур прагматичный. Вот как сейчас, например. Вера видит в зимнем волнующемся море некую таинственную субстанцию, живое существо, скрывающее в себе какую-то непостижимую тайну… Словами ее впечатления описать невозможно, но море для нее – это не просто много соленой воды, в которой живут рыбы. А он сразу о контрабанде заговорил. Фу, как прозаично.
«Но он все же хороший, и он мой муж», – напомнила себе Вера, косясь на Владимира из-под опущенных ресниц. На фоне зеленых кипарисов муж смотрелся замечательно – таким же высоким, стройным и красивым. И чуточку романтичным. Море навевало определенное настроение. Вере вдруг захотелось разуться и пробежаться по линии прибоя, увертываясь от больших волн и перепрыгивая через мелкие. И чтобы Владимир потом взял ее на руки, закутал ноги своим шарфом, расцеловал, отчитал за такое легкомыслие и унес бы на руках домой, где поил бы горячим вином с пряностями и медом. А туфли, забытые на пляже, Вере утром принес бы какой-нибудь местный мальчик, симпатичный с поволокой во взоре…
– «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж…»[59]– приглашающе начала декламировать Вера.
– Это было где-то не здесь. – Владимир улыбнулся, и его улыбка показалась Вере какой-то покровительственной. – Здесь экипажей пруд пруди и пена совсем не ажурная.
И этот человек когда-то утверждал, что любит поэзию! Читал ей Гумилева, Надсона, восхищался Северяниным («Вонзите штопор в упругость пробки» – это так оригинально, так ново, так жизненно! Вонзить, именно вонзить! В упругость!»), а сейчас не узнал его нового стихотворения. Господин адвокат, да вы, оказывается, совсем не поэтичны!
Море умиротворяло, побуждало быть снисходительной, поэтому Вера дала мужу еще один шанс прочувствовать ее настроение и проникнуться витавшей в воздухе романтикой. Пропустила все про королеву с пажом и зачитала две последние строчки.
– «Это было у моря, где волна бирюзова, где ажурная пена и соната пажа…»
Пропущенное для сведущего человека, знавшего это стихотворение, прозвучало бы тонким намеком, вернее – не прозвучало и в том, что оно не прозвучало, что не прозвучало именно это, и крылся намек. Тонкий, изящный и в то же время пронзительный. Для сведущего.
Это же так удивительно, так странно, что с самым близким человеком невозможно поговорить по душам! Начинаешь – и не получается. Хочешь сказать – и язык не поворачивается. Откроешь рот – сделаешь глубокий вдох и закроешь. Почему? Потому что не получается сказать о сокровенном, если нет уверенности, что тебя поймут. А если нет уверенности, то нечего и начинать.
– Если «соната», тогда уж лучше, чтоб был не паж, а менестрель, – сказал Владимир, не отрывая глаз от моря.
Вера вспомнила гимназического учителя логики и истории Илью Васильевича, прозванного Сенекой не за какие-то замечательные качества, а по созвучию с фамилией Сенчилло. Сенека обожал выискивать во всем ошибки и несоответствия. Даже в учебнике Виноградова, по которому преподавал. А еще он обожал давать ученицам огромные домашние задания, с наказом дополнительно прочитать то-то и то-то, а не только учебник, и ехидно приговаривать при этом «Ad impossibile nemo obligatur»[60]. В этом он был прав. Никто и в самом деле не принуждается к невозможному.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
