— Я хотел бы сообщить вам новости о вашем сыне, — сказал он.
Люси почувствовала, как ноги ее слабеют, и спросила:
— С ним что-то произошло?
— Я не могу вам ответить здесь, — сказал незнакомец.
— Пройдемте в мой магазин, это в двух шагах.
— Нет, улица Шарлемань, дом 18, это четвертый квартал. Там есть внутренний дворик. Я буду ждать вас там до полуночи, не дольше, дверь напротив лестницы, на втором этаже.
— Скажите мне хотя бы…
Но незнакомец уже удалялся, и она осталась одна на тротуаре, пытаясь понять, пробираемая дрожью, теряющая рассудок, но также охваченная странной надеждой: Ганс наконец-то передавал новости о себе. Люси медленно направилась к магазину, где, как и каждое утро, она не устояла перед соблазном провести рукой по великолепнейшему комоду из Неаполя, обработанному орнаментом розового дерева, затем присела и попыталась подчинить себе эмоции. Кем был этот мужчина? Она вспоминала тяжелую и грозную атмосферу, царившую в Берлине, страх, охвативший ее там, вспоминала о сыне, которого едва узнала тогда, и не могла отделаться от страха, гнетущего ее фактически с самого пробуждения сегодня утром, в новом свете весны.
Она работала до десяти, звонила насчет доставок, принимала клиента, затем еще одного, дожидаясь, пока мадам Лессейн не придет за распоряжениями на завтрашний день. Люси попросила ее присмотреть за магазином и, вызвав такси, отправилась на улицу Шарлемань, находившуюся в старом квартале Святого Павла, в котором ей приходилось бывать несколько раз, и этот район был ей очень симпатичен из-за старинных особняков, зданий с башенками, тайных внутренних двориков. Люси полагала, что здесь скрывался мир исчезнувших из замков дворян, и каждый раз она вспоминала о Норбере Буассьере.
Она без труда нашла упомянутый сероглазым незнакомцем адрес, толкнула тяжелую дверь с железным замком, оказавшуюся незапертой, торопливо пересекла дворик, поднялась по лестнице на второй этаж и уперлась в дверь, которая тут же отворилась.
— У меня очень мало времени, — сказал мужчина, указывая рукой на кресло с бледно-синей спинкой, будто выжженной солнцем.
Незнакомец снял свой плащ и был сейчас одет в зеленый костюм, белую рубашку и галстук цвета его глаз. Он не садился и все оставался стоять напротив нее, посреди этой грязной комнаты, отвратительной, так не похожей на него.
— Я работаю с вашим сыном, — резко начал он. — Я уехал с миссией во Францию и не вернулся в Германию. С тех пор я прячусь, потому что у них везде шпионы. Я перебежал на западную сторону, как вы здесь это называете.
Он немного помешкал, Люси же, не отрываясь, следила за движением его губ:
— Ваш сын уже шесть месяцев под арестом.
— Господи, но почему? — воскликнула Люси и вскочила.
— Неправильная идеология, мадам. Его обвинили в шпионаже в пользу иностранных властей.
Мужчина вздохнул и добавил:
— Из-за писем.
— Нет! — закричала Люси. — Это невозможно.
— Там все возможно, мадам. К тому же им нужно немного, чтобы достичь своей цели.
— Какой цели?
— Доказать его связь с вражеской нацией. Они умеют взяться за дело, если захотят, знаете ли.
— Где он сейчас? — простонала Люси.
— В психиатрической лечебнице.
— В психиатрической лечебнице? — недоверчиво переспросила она шепотом.
— Да, там такое правило.
— И сколько ему там быть?
— Неизвестно.
Видя горе на лице столь достойной женщины, он добавил:
— Неизвестно, мадам, удастся ли ему оттуда выйти и в каком состоянии.
Мужчина умолк, тут же пожалев о своих словах, добавил быстро:
— Простите меня, но такова правда.
Вздохнув, он еще добавил:
— Ганс попросил найти вас и поговорить, если мне удастся выехать.
Люси стало нехорошо. Ее преследовала навязчивая мысль: Ганса обвинили в том же, в чем когда-то и Яна по ее вине: в шпионаже в пользу зарубежных властей. Яна обвинили нацисты, Ганса — коммунисты, те, кто отчаянно сражался с фашистами. Она не понимала. Она уже не могла понимать, что происходит вокруг, что ей говорят.
— Вы сумасшедший! — выпалила Люси.
И тут же пожалела о своих словах. Незнакомец с серыми глазами опешил.
— Нет, мадам, Ганс сам попросил рассказать вам о том, что с ним произошло, если однажды мне удастся бежать. Вопреки вашим предположениям, он думал о вас, но там, знаете ли, совсем не приветствуются контакты с западным миром.
Затем, поняв, что объяснения ничего не дадут, он, казалось, поспешил закончить этот разговор.
— Я не могу здесь больше оставаться, — произнес мужчина. — Надейтесь. Возможно, однажды его выпустят.
— Выпустят? — пробормотала Люси.
— Да, все может быть.
Она не знала, произнес ли он эти слова из сострадания к ней или вправду верил в то, что говорил. Во всяком случае, он дал ей небольшую надежду.
— Я должен уезжать, мадам, — повторил он, заметив, что Люси не двигается с места.
— Да, да. — Она словно проснулась от кошмара. — Но, может быть, нам удастся увидеться вновь.
— Нет, мадам, никогда.
И он вновь добавил, как бы оправдываясь:
— Я пообещал, но и так уже слишком рискую.
И, указав на дверь, произнес:
— Прошу вас.
Люси с трудом поднялась на ноги. Она прошлась неровным шагом, едва не упала. Мужчина взял ее под руку, провел до двери и, прежде чем отпустить ее, поцеловал ей руку. Люси в последний раз встретилась глазами с его серым взглядом, заставившим ее вздрогнуть, затем повернулась и спустилась по ступеням, держась за перила. Выйдя на улицу, она пересекла двор так быстро, как только могла, не оборачиваясь. Оказавшись на улице, она пошла к Сене, спрашивая себя, не приснилось ли ей все это. То же давящее чувство, что и в Берлине, не покидало ее. Несмотря на то что она находилась в Париже и весна украшала город, рана была все же слишком болезненной.
Люси долго шла, никуда не сворачивая, и заблудилась. К полудню она вышла на площадь Нации и села в такси, чтобы вернуться на улицу Дофин. Она все еще пыталась понять, что сказал ей сероглазый незнакомец, но никак не могла собраться с мыслями. Единственное, что она понимала, так это то, что из-за нее ее муж и сын должны были страдать. И эта мысль была для нее невыносимой.
Как только Люси прибыла в магазин, она сняла трубку и позвонила Элизе в Нью-Йорк. Услышав сонный голос своей дочери, она попросила ее детским голосом:
— Приезжай, Элиза, приезжай быстрее, пожалуйста.
Матильда так и не оправилась от событий прошлой осени. Все прошло намного хуже, чем она предполагала. Ее мать дала ей адрес пожилой женщины с равнин, которая могла бы дать микстуру, способную сделать так, чтобы «ребенок прошел мимо», но от этого не было никакого проку — зелье оказалось недейственным. Без чьей-либо помощи Матильда вынуждена была отказаться от своего плана. Она пережила две недели кошмара, пока ей не удалось добыть адрес той, которую называли «сотворительницей ангелов».
