– Зачем вы мне все это говорите? – не понимал я. – Ведь у меня все равно не было выбора, мне все равно, даже при всем желании, не удалось бы отказаться от выпавшего жребия. Ведь в моей книге судьбы уже записано, что я пройду весь уготованный мне путь от начала и до конца. Разве не так?
– Вот именно. Но раз уж вы такой азартный человек, – профессор пожал плечами, – раз вы уж такой азартный человек, – повторил он, – предлагаю вам выбор: мы сыграем с вами в шахматы. И если вы победите или даже продержитесь более двадцати четырех ходов, то заберете столько вещей, сколько сможете унести. А также получите зачет. И я обещаю, что не стану предпринимать ничего против вас и даже не подумаю заявить в милицию…
– А второй вариант? – мне не терпелось приступить к развязке. Я действительно был азартен. К тому же я неплохо играл в шахматы – где-то на уровне кандидата в мастера спорта. Двадцать четыре хода уж как-нибудь выстою.
– Второй вариант таков. На основании каждой фигурки указан номер, соответствующий экзаменационному билету, которые сейчас спрятаны у меня в грудном кармане. Вы берете одну фигурку и называете номер билета.
Если вы успешно сдаете экзамен, то я ставлю вам зачет. В противном случае мы с вами расстаемся навсегда. Под “мы”, мой юный друг, я подразумеваю весь наш вуз.
Я крепко задумался, потому что не имел права на ошибку. То, что мне предложил профессор как второй вариант, было то, с чем я шел к нему, – то есть покорность судьбе. Я должен был бы и дальше подтверждать уготованную мне участь через убийство профессора после отчисления.
Воображение так и рисовало картину: я правой рукой беру билет и понимаю, что не знаю ответа. И тогда левой рукой я срубаю голову профессору.
– Думайте, думайте хорошенько, – вернул меня на землю профессор, – но помните, что великий султан Гарун-аль-Рашид считал, что нарды лучше шахмат, ибо в шахматах победа зависит от изворотливости человеческого ума, а значит, от гордыни, а в нардах – от того, как лягут кости, то есть от судьбы.
Кстати, о шахматах. Я ведь тоже могу срубить ему голову, если пойму, что не удерживаю оборону в двадцать четыре хода. И что мне делать?
– Ну же, решайтесь, – проявил нетерпение профессор.
И тогда я взял пешку с Е2 и, посмотрев на ее основание, поставил на Е5. По реакции профессора я хотел понять, что же для меня в данном случае лучше. Я опять пытался хитрить.
– Это что, – взглянул исподлобья Мавр, – что это значит?
– Это мой ход, – сказал я, и вдруг это неприятное ощущение, что я опять ввязываюсь в авантюру, опять пытаюсь юлить, опять ищу путей полегче, остановило меня.
– Давайте ваш вопрос, профессор, – сказал я, решив больше не юлить. А раз и навсегда принимать решения и отвечать за них. – Номер экзаменационного билета Е4, можете проверить.
– Я знаю, – кивнул Мавр, одновременно проникая рукой в карман, но вместо билета вдруг вынул кривой старинный мушкет.
Но я даже не шелохнулся.
– Это и есть ваш вопрос? – спросил я, ухмыльнувшись. – Неужели вы меня пытаетесь напугать этой игрушкой после того, как я стоял под дулом сорок пятого калибра. Неужели вы сами хотите изменить судьбу, хотите спастись, хотя знаете: в книге моей судьбы вам уготована другая участь.
– Ну, положим, – сказал профессор и тоже ухмыльнулся, – спастись может каждый.
– Да, но только если он покорится судьбе, то есть воле Всевышнего.
– Ну так покоритесь, рубите мне голову с плеч, несмотря на то, что я держу вас на прицеле. Ну что же вы стоите – испугались?
– А разве у меня есть выбор? – спросил я. – Если за меня уже все решено. Если вы меня гоните по прописанной дороге с пистолетом в руках.
– Выбор есть всегда. Даже под дулом пистолета. Аллах дает нам право выбора, дает возможность выбрать то, что соответствует душе. Так что выбирайте.
Я стоял, не зная, что еще сказать. Мне и не хотелось ничего говорить. Я был абсолютно спокоен. И вот тогда, вспомнив бандитов с их пистолетами, я пожалел, что испугался тогда смерти, цеплялся руками за жизнь, которая – всего лишь игра, эйфория, азарт.
– В противном случае, – продолжал толкать меня на преступление профессор, – я вызываю милицию и вас сажают в тюрьму за проникновение в чужой дом. А еще вас выставляют из института, – угрожал пистолетом Мавр и уже доставал мобильный телефон.
– Не может быть, – сказал я, глядя на всю эту несуразную картину. Мобильный аппарат и французский пистолет девятнадцатого века в руках самого настоящего Мавра. – Не может быть, чтобы все это было со мной в реальности.
– А кто вам сказал, что это реальность? Это не реальность. Это сон. Все, что вы сейчас видите, – это сон. Вся наша жизнь сон, калейдоскоп абсурдных событий, выбор из двух зол или двух радостей, разве нет? А реальность наступит после пробуждения. Так что рубите, не бойтесь. Выбирайте меньшее зло или то, что вам доставит большую радость. Вы ведь так хотите отрубить голову своему учителю. Угадал?
– Нет, – прошептал я, поддаваясь какому-то внутреннему порыву, – нет, убийство это не покорность, – прошептал я еще раз, поднимая руки вверх. – Все, я сдаюсь на милость абсурду уготованной мне жизни.
– Но почему?
– Чтобы не усугублять абсурд, профессор.
– Совершенно верно, – сказал профессор, – и как вы только догадались? Можете считать, что вы сдали экзамен. Давайте вашу зачетку.
– Может, прекратим этот фарс, – сказал я, – хватит надо мной издеваться. Вы же знаете, что у меня нет никакой зачетки.
– Разве? А что это у вас в руке?
Я взглянул на свою руку и увидел, что сжимаю не рукоять сабли, а зачетку.
– Что это? – испугался я.
– Не беспокойтесь. Это всего лишь сон. Все, что с вами приключилось, все лишь сон. И однорукие бандиты, и одноногие автоматы. Дело в том, что по ночам наши души, повинуясь нашим просьбам и нашим намерениям, отлетают на небеса, где имеют возможность проникнуть в книгу судьбы и попытаться изменить написанное там. Мы просим Всевышнего, и ангелы на своих крылах доносят наши просьбы. Но этого мало, мы должны подтвердить наши просьбы, закрепив изменения в книгах судьбы собственными деяниями. Наши деяния – как несмываемые чернила. Как печать в зачетке. Помните об этом, когда проснетесь.
– Все это как-то невероятно, – попытался было возразить я.
– А нет ничего вероятного, – сказал профессор, ставя в зачетку оценку, – разве вам мой наряд и мой старинный мушкет не напомнили атмосферу книги? Да-да, потому что сейчас ваша душа проникла в книгу вашей же судьбы, чтобы попытаться изменить ее.
Пораженный, я стоял возле профессора как школяр. Ни стереть запись в зачетке, ни ущипнуть себя, ни попытаться проснуться я по собственной воле не мог.
12
Проснулся я, как и всегда, в своем общежитии, среди других товарищей по несчастью, лежащих на таких же неудобных кроватях и уставившихся на обшарпанный потолок. Я лежал и вспоминал сон и речи мавра. Как же я долго спал! Сейчас уже, наверное, восемь часов, но азарт борьбы, гордыня и любопытство не давали мне проснуться раньше.
