– А вот я тебе говорю, – степенно произнес седоусый мастер, – что без бурава нельзя. Вот так тихо-о-онечко, тихо-о-онечко…
– Да зачем же, Мелвана-уста, – со всей почтительностью, но твердо возразил другой, чуть менее седоусый, должно быть, его помощник, – вдвое медленнее оно получится. Даже втрое.
– Затем, что слушать мастера надо. Я же говорю: тихо-о-онечко…
– Я слушаю, уста. Но я ведь и сам не вчера первый раз к работе встал. И потому я, уста, говорю: вдвое медленнее.
– Да не в том же дело! Разве мы караван-сарай за городом ладим? Тихо-о-онечко надо!
(– «Тихо-о-онечко», – легчайшим шепотом пропела Михримах. Орыся улыбнулась.)
– А я, уста, говорю: вдвое медленнее. Твоя работа с буравом тише, но не беззвучна ведь. И, длясь вдвое дольше…
– Так не вдвое же громче ты молотком стучать будешь! В дюжину раз! И наниматель, чей нежный слух будет оскорблен, раскричится громче молоточного стука: мол, в гаремной половине его усадьбы от твоей работы у любимой наложницы случилось три выкидыша разом, дочь потеряла девственность, кобыла в стойле родила верблюжонка, а куры в птичнике перестали нестись!
Кто-то из пяти-шести рядовых работников, почтительно прислушивавшихся к спору мастера с помощником, тихонько крякнул. Девочки в полном восхищении переглянулись и закусили кулаки, чтобы не засмеяться.
– Почему в дюжину, уста? Это смотря каким молотком – в дюжину! Вот, уста, я беру пробойник и беру деревянный молоток. Послушай сам, громко ли?
Последовало несколько ударов… не совсем тихих, пожалуй, но от такого шума точно ничья кобыла девственности не лишится, а дочь верблюжонка не родит.
– А вот сейчас проделаю это другим, уста, молотком: в роговой рубашке.
Да, от такого шума даже у курицы вряд ли выкидыш сделается.
– Э, тут ты слукавил, причем сильно: вдвое, значит, быстрее работа твоя пойдет? Никогда не бывать такому с роговым молотком! Дольше, чем с буравом, возиться будешь – и шуметь куда сильнее! А вот теперь смотри, слушай и учись. Берешь бурав: не такой, не коловорот, а вот такой, со смычковой струной, понял? Приложили… Начали работать… Не вращаем кистью, а как на ребабе, как на ребабе трехструнном играть – смычком водим, водим… Водим… Продолжаем водить…
Близняшки с большим интересом следили за работой старшего каменотеса. Игру на ребабе это, если по правде, напоминало весьма отдаленно… но все же, когда как следует присмотришься к рисунку движения, действительно было похоже.
Их обучали этой игре, ведь она входит в число благородных искусств, коими надлежит услаждать слух грядущего супруга. Ребаб у султанской дочери был дорогой, из индийского ореха, кожей онагра обтянут, но не сказать, чтобы он из-за этого лучше звучал в ее руках, кто бы ни исполнял на музыкальных занятиях роль султанской дочери, Михримах или Орыся. Наставниц это очень огорчало.
Наверное, просто дело в том, что руки и уши у сестер были недостаточно музыкальные. Мастер-каменщик на месте любой из них преуспел бы в этом благородном искусстве куда больше. Вот только он никак не смог бы сойти за дочь султана, даже переодевшись.
Орыся фыркнула, чем заслужила осуждающий взгляд Михримах; извиняющимся жестом прижала ладонь к губам. К счастью, этот звук остался неуслышанным, потому что бурав все же скрежетал. Но и вправду тихо. Когда близняшки поочередно терзали ребаб, это куда шумнее получалось.
Орыся чуть не фыркнула опять, что теперь было бы совсем некстати. Бурав умолк, рабочие внимательно прислушивались к негромким обстоятельным пояснениям усты: «А теперь берем долото… сперва желобчатое… И нажимом, нажимом, без всякого удара – вот, полюбуйтесь! Потом берем прямое: ну, тут действительно надо колотушкой подправить…»
В руках старшего мастера колотушка стучала гораздо тише, чем давеча в руках его помощника – молоток в роговой рубашке. Но судить о скорости работы девочки, конечно, не могли. А помощник этот мог, и он тут же вмешался:
– Извини, почтенный уста, но такое можно проделывать только с ракушечником. А если…
– Мы этот балкон, по-твоему, из ракушечника кладем? – высокомерно возразил мастер.
(«Балкон-паша!» – насмешливо прошептала Михримах.)
– Из мрамора, конечно. Но ты ведь свое искусство показываешь не на нем, а на стене, к которой мы его пристраиваем. А там под штукатуркой…
– И что же там под штукатуркой? Скажешь, султан обитает во дворце из ракушечника?
– Не скажу. Но в этой стене – известняк.
– Белый известняк. Мелкослоистый. Почти как мрамор, прочный.
– Дело именно в этом «почти», уста. Если позволишь, я покажу…
(«А этого как назовешь?» – Орыся кивнула в сторону помощника мастера. – «Не знаю… – старшая сестра помедлила, – придумай сама». – «Штукатур-бей!» – быстро ответила младшая. – «Здорово!»)
* * *
Тем временем спор балконных дел мастеров продолжался. Похоже, обе стороны нашли своих приверженцев среди рабочих.
– Да какая разница, что за камень, хоть бы гранит из крепостной стены! Хоть кирпич или плинфа! – разорялся кто-то, доселе молчавший. – Сверлить ведь там, где раствор! И пробойником тоже по стыку!
– Ну это ведь только если узкий паз, под балку, – другой рабочий не то возражал ему, не то просто говорил свое.
– Свиной хвост тебе – только под балку! Я так и большой блок выну, целую плиту, понял? Безо всякого бурава!
– Мне свиной хвост?!
Орали все они при этом так, что трудно было поверить, что спор разгорелся из-за того, кто сумеет работать тише всех, дабы не потревожить покой в доме богатого заказчика. Вот-вот в бороды друг другу вцепятся.
– Почтенные мухенджиры, опомнитесь! – воззвал испуганный голос.
– Да свиной хвост он, а не мухенджир! – непримиримо прозвучало в ответ.
Девочки уже не удерживались от смеха: сейчас их все равно вряд ли кто-нибудь мог услышать. Надо же, мухенджиры тут собрались! Мухенджир – это все-таки не тот, кто камни кладет и строительный раствор замешивает, чтоб балкон к одному из дворцовых павильонов пристроить, а тот, кто сам этот павильон строит. Или мечеть. Или еще что-то в этом роде. Десятками и сотнями таких, как этот уста с его бригадой, командуя.
Орыся вопросительно посмотрела на сестру, на вошедших в раж каменотесов, а потом на блюдо с фруктами. Михримах кивнула.
После чего они принялись отщипывать с гроздей виноградины и одну за другой тихонько швырять через балюстраду, поверх перил, меж беломраморных столбиков. Сперва расходившиеся каменщики не обращали внимания, что на них сыплется и, кажется, даже успели вцепиться друг другу в бороды, но вот кто-то из них тревожно воскликнул: «Почтенные мухенджиры! Глядите!» – И они, разом сбавив тон, зашептались.
Вслед виноградинам сёстры, все так же стараясь не показываться, швырнули несколько инжирин и персик. Шепот стих. Наступила мертвая тишина.
