Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
В свое время забытый ныне Вадим Бакатин, секретарь Кемеровского, затем Кировского обкомов КПСС, а потом — предшественник Нургалиева и даритель американцам наших государственных секретов, сказал: «Я всегда стеснялся спрашивать человека о его национальности». А покойный писатель Григорий Бакланов уверял, что национальность человека его никогда не интересовала, что, впрочем, не помешало ему маршала М. Е. Катукова, русского, и генерала Л. М. Доватора, белоруса, записать в евреи. Вы подумайте — не интересовались, даже стеснялись, словно это сущий пустяк и даже что-то неприличное. И это сперва в стране, где русские составляли только половину населения, а потом — процентов 85. И это секретарь обкома, министр, известный писатель. Вскоре боязнь национальности, которой страдали некоторые чиновники и щирые интеллигенты, узаконили и довели до абсурда — убрали из паспортов соответствующую графу. Правда, при этом было почему-то решено, что татарам и башкирам такая графа необходимо, а русским и другим — вредна и противопоказана.
А их великие предшественники, Вы-то знаете, Евгений Максимович, не стеснялись размышлять и говорить о национальности и национальных проблемах, допустим, о национальном составе партий и съездов. Есть у Ленина небольшая статья, даже заметка, «Как чуть не потухла «Искра». Она была написана в начале сентября 1900 года после состоявшегося в августе совещания близ Женевы завтрашних большевиков с плехановской группой «Освобождение труда». Ленин писал: «По вопросу об отношении нашем к Еврейскому союзу (Бунду) В. Е. Плеханов проявляет феноменальную нетерпимость, прямо объявляя Бунд не социал-демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующей русских, что наша цель — вышибить этот Бунд из партии, что евреи — сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя «в пленение колену гадову» и пр. Никакие наши возражения против этих неприличных речей ни к чему не привели, и В. Е. остался всецело при своем, говоря, что у нас просто недостает знаний еврейства, жизненного опыта в ведении дел с евреями» (ПСС, четвертое издание. Т. 4, с. 311). Интересно заметить, что жена Плеханова была еврейка. А заметка эта впервые опубликована только после смерти Владимира Ильича в «Ленинском сборнике» № 1 за 1924 год.
В пору того совещания Ленину едва исполнилось тридцать лет, а Плеханову было уже 43 года. Когда Владимир Ильич приблизился к этому возрасту, а потом достиг его, у него порой тоже вырывались «неприличные речи» в таком духе: «Дорогие друзья!.. Если молчать, то еврейские марксисты завтра верхом будут на нас ездить. Бунд приспосабливает социализм к национализму». А в 1913 году — как раз 43 года! — писал Каменеву о статье Сталина «Национальный вопрос и социал-демократия»: «Статья очень хорошая. Вопрос боевой, и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи». Лев Борисович Каменев, как известно, был евреем, правда, потом оказался и сволочью.
* * *
Все это я поведал только для того, чтобы показать, что были времена и политики, которые не стеснялись говорить о таких вещах: хотите соглашайтесь, хотите нет. А ныне это объявлено ксенофобией, антисемитизмом и даже фашизмом.
А разве вы, Евгений Максимович, как русский марксист не замечали, с какой упертостью товарищ Путин сознательно, обдуманно, нарочно многое делает наперекор народу, вопреки его симпатиям, антипатиям и взглядам?
Начать хотя бы с нашего герба, флага и гимна, которые Ельцин выбросил и втюрил нам заплесневелый царский герб, власовский флаг и трижды латаный гимн. Даже Гитлер, ведь тоже не дурак был, учредив партийную символику, оставил в неприкосновенности старый герб и гимн Германии «Deutschland, Deutschland uber alles!». У нас часто объясняли его как превознесение Германии надо всем остальным миром. Да ничего подобного! Имеется в виду гражданин Германии, для которого родина должна быть превыше всего. И прекрасно, если бы и наш гимн начинался словами «Россия, Россия превыше всего!» или чем-то подобным.
Так вот, можно было надеяться, что, став президентом, сравнительно молодой офицер ведомства Дзержинского вернет хотя бы наш прекрасный, как ни у кого, величественный герб, который уже сорок лет покоится на Луне и Марсе, или — наш единственный в мире красный флаг, овеянный славой великих побед, каких не знала ни одна страна в мире.
Нет! Оставил все и царское и власовское. Если это не упертость, то что это, Евгений Максимович?
Между нами, марксистами, говоря, Евгений Максимович, ведь Путин по многим показателям, в том числе, в антисоветской упертости, даже превзошел Ельцина. Алкаш, по крайней мере, не уничтожил по указанию американцев нашу космическую станцию «Мир», которая могла служить еще долгие годы; не ликвидировал наши базы во Вьетнаме и на Кубе, с помощью которых мы контролировали едва ли не оба полушария; не клеветал на Сталина, например, не взваливал на него вину Тухачевского за поражение в 1920 году; не был в обнимку с Геббельсом в деле Катынской трагедии; не додумался назначить министром культуры малограмотного киргиза Швыдкого; на пускал среди своих министров шапку по кругу на памятник Столыпину; не учреждал премию имени этого банкрота и вешателя; не заставлял школьников штудировать «Майн кампф»; не вопил на Красной площади «О Маккартни! В советской казарме вы были для меня глотком свободы!».
Наконец, да, Ельцин позволил себе на аэродроме Рейкьявика историческое мочеиспускание на глазах всего мира, но, с одной стороны, все же примем во внимание, что он был, как всегда вдрабадан, и ответственность за это тоталитарное мочеиспускание во многом лежит на охраннике Коржакове, а с другой стороны, он все-таки не падал, как товарищ Путин, на колени перед собакой Буша, не обнимал, не целовал ее, не вычесывал блох.
Тут вспоминается Есенин. Он однажды воскликнул:
Мне сегодня хочется очень
Из окошка луну обос….
Ну, молодой был, бесшабашный, хулиганистый, да и никаких постов не занимал.
А Ельцин все-таки догадывался о недосягаемости для него луны даже с борта Ту-154, и потому решил сделать то же самое, уже после приземления, на колесо самолета. Другого пути приобщения к поэзии Есенина он не знал. Правда, дело было почти в старости, может, и недержанием уже страдал. И ведь он, осуществляя процесс приобщения, стыдливо отвернулся, встал спиной к дамам, пришедшим встречать его с букетами в руках. Это тоже надо помнить: какая деликатность! Так что в том поступке можно найти нечто даже поэтическое или жалостно-страдательное, что ли, и уж точно, это был совершенно аполитичный поступок.
Если будет решено поставить памятник Ельцину, то хорошо бы в той самой позе у колеса самолета. Есть на одной из площадей Брюсселя знаменитая статуя «Писающего мальчика». Почему бы нам, великой державе, не иметь «Писающего президента-реформатора» где-нибудь на проспекте Сахарова или на улице Солженицына? Пусть бы струя била в лоб Чубайсу или Прохорову, помогая им соображать, будить их дремлющий интеллект.
2012 г.
Если все останется так…
(Обращение к С. Шойгу)
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
