— О боже, о боже, о боже, — непрестанно бормотала Гарриет. — Я виновата. Я рассказала ему, я рассказала ему, я рассказала ему. Мне надо было молчать. Я не должна была говорить ему.
Гарриет разговаривала сама с собой, как человек, который корит себя. Поскольку никто не слушал ее самобичеваний, ей в конце концов лишь это и оставалось.
Огонь в камине почти погас, комната выглядела мрачновато. Гарриет лежала так, будто упала во время приступа отчаяния.
— Он теперь злится на меня за то, что я все рассказала. Вот почему он так поступил. Я могу винить только себя за глупость. Ах, Гарриет, какая ты идиотка.
Остальное услышать не удалось. Она плакала, обхватив лицо руками, и непрестанно причитала, время от времени выкрикивая отчетливое бранное слово.
— Если бы я только промолчала, он тогда бы так не поступил! Теперь я навеки погубила себя!
Неужели Гарриет все еще говорила о Шоне О'Ханрахане? Или же она вела речь о Викторе?
Когда Гарриет наконец села и вытерла глаза, я от неожиданности отступила назад.
На ее голове не было волос. Поднявшись с дивана, она подошла к позолоченному зеркалу, висевшему над камином, и сердито, не без отвращения стала изучать свое отражение.
— Ты не имеешь права винить его за это, — бормотала Гарриет, обращаясь к своему ужасному отражению. — Он рассердился и только так смог отомстить тебе. Тебе надо было давно наложить на себя руки, и тогда все были бы сейчас довольны. Тогда не погибла бы его репутация. Мать не слегла бы, и Джону не пришлось бы бежать. Кто посмеет винить его?
В ее голосе звучала не столько горечь, сколько жалобная мольба, будто истязаемая жертва молила о пощаде. Но больше всего меня поразило то, как она выглядела. Гарриет была некрасива, однако ее спасали прелестные каштановые волосы, густые, волнистые. Волосы всегда смотрелись так, будто она очень заботилась о них. Теперь они исчезли. Ее голова была усеяна неровными пучками, в некоторых местах проглядывал голый череп. Вид получился довольно комичный, она напоминала лысого монаха, ее лицо опухло, глаза покраснели, все это довершал нелепый ободок волос. Гарриет отдаленно походила на обезьяну шарманщика.
Я тут же пожалела об этих сравнениях, ибо видела, как она страдает. Наверно, кто-то с тупыми ножницами в руках прибегнул к грубой силе, зажал голову Гарриет под мышкой и состриг ее чудесные кудри. Хотелось узнать, кто ее так чудовищно изуродовал и ради чего.
— Я заслужила это, — хныкала Гарриет перед зеркалом, внимательно рассматривая смешные пучки волос и лысые пятна. — Я наказана за то, что так поступила с ним. Он имел на это право. О боже… он имел право.
Не в силах больше смотреть на себя, Гарриет отскочила от зеркала, бросилась на диван и снова зарыдала.
Пока я стояла в дверях и наблюдала за ней, мое сердце наполнялось состраданием к несчастной девушке, ребенку, который раньше предстал передо мной таким невинным, чувствительным, переполненным мечтательности существом.
Как жаль, что ее так грубо посвятили в реальную жизнь. Гарриет испила свою чашу страшных мук. Мне в голову пришла мысль. Меня охватил безумный порыв. Я неожиданно услышала собственный голос, обращенный к девушке, лежавшей на диване:
— Гарриет, что случилось?
Гарриет резко подняла голову и уставилась на меня.
Глава 15
Наконец-то произошло то, чего я боялась и желала: общение с прошлым. Значит, вот в чем мое истинное предназначение.
Именно поэтому я нахожусь здесь. Эта мысль осенила меня совершенно неожиданно, будто свинцовые облака разошлись и обнажили солнце. Гарриет, услышав мой голос, перестала плакать и подняла голову. На лице девушки отразился испуг, будто ее застали за тайным занятием. Однако казалось, что она меня все же не видит. Гарриет сощурилась и посмотрела в мою сторону, возможно, она хотела разглядеть меня, затем выражение испуга исчезло с ее лица. Что она увидела в это мгновение? Оптический обман, возникший в результате игры света, тень на противоположной стене? Что увидела Гарриет, когда подняла голову и посмотрела в мою сторону? Наверно, не очень многое, потому что она снова обхватила лицо руками и заплакала. Однако сомнений не было — она меня услышала. Я произнесла ее имя, и Гарриет меня услышала. Затем она что-то увидела… в открытых дверях. Для меня это означало лишь одно: окно Времени почему-то раскрывается, и такое чувство, как осязание, наконец стало реальностью.
Вернувшись в гостиную, я снова и снова раздумывала над событиями последних десяти дней в доме бабушки. Вспомнились первые видения — Виктор у окна, мелодия «К Элизе» на фоне волынок. И все это происходило в определенной последовательности. Сначала слышался звук, затем возникал образ, потом чувствовался запах и, наконец, едва уловимые ощущения, вроде холода, близости кого-то из них, когда они проходили мимо меня. А сегодня вечером рука Дженнифер коснулась моей ноги. Дело дошло до прикосновений.
Теперь вполне могло начаться общение. Разве Виктор однажды не обернулся, когда я назвала его по имени? То же произошло и с Гарриет. Больше не оставалось сомнений, что очень скоро я смогу разговаривать с ними или же они меня увидят и почувствуют. Тогда я и в самом деле стану их частичкой. Но зачем? С какой целью? Неужели мне в конце концов суждено сыграть активную роль в этой драме из прошлого или вмешаться в нее? Наверно, так оно и будет. Я не могла найти другого объяснения. Меня почему-то выбрали для того, чтобы сыграть свою роль в драме Таунсендов. Я все время задавала себе вопросы, ответы на которые не могла найти, и металась по комнате в поисках истины. Было непонятно, к чему все это приведет.
Я пошла на кухню, нашла бабушкину бутылку с вишневой настойкой и налила себе полный стакан. Это был слабый напиток, он не мог успокоить меня должным образом, но хоть какой-то толк от него все же был. Пока я закрывала дверь на кухню и придвигала валик, меня пронзила одна мысль, да с такой силой, что я отшатнулась и натолкнулась на стол.
Раз мне удалось чуть приблизиться к Гарриет и раз я была уверена, что со временем это сближение продолжится, то не означает ли это, что мне скоро удастся каким-то образом пообщаться с Виктором Таунсендом?
Скоро я предстану перед Виктором! Скоро заговорю с ним! Непостижимо!
И все же… Если я столь охотно допускаю, что подобное случилось с Гарриет и Дженнифер, то почему то же самое не может произойти с ним?
«Потому что так не должно произойти, — говорил мой разум. — Я не должна допустить контакта с ним».
Эта новая мысль расстроила меня. Я почувствовала прикосновение руки Дженни, прервала плакавшую Гарриет. Что произойдет дальше? Может, я появлюсь среди них, заговорю с Виктором, почувствую, как он касается меня?..
— Прошло уже два месяца, — чей-то голос прозвучал рядом со мной.
Я тут же подняла голову. В мягких креслах у камина сидели Дженни и Гарриет.
— К этому времени мы уже должны были получить письмо или какую-нибудь весть, — сказала Гарриет. — Джона уже нет ровно два месяца.
