Излив злобу на Тамира, Нурлиса отправилась прочь. Что погнало бабку на улицу, она и сама не знала. То ли внезапная тоска, то ли желание вдохнуть свежего воздуха. Оказавшись во дворе Цитадели, старуха повела носом, словно принюхиваясь – не пахнет ли весной. Весной не пахло, куда там! Пахло отчаянием и горем, что разлились, будто вязкий кисель, и мешали дышать полной грудью. Много бед эта зима принесла, а сколько еще принесет, только Хранители ведают.
Склочница поковыляла к позорным столбам, поглядела, как Лашта порет тощенького паренька, что, зажмурившись, извивался под кнутом, сплюнула под ноги и пробормотала: «Убивцы, все как есть тут убивцы, как земля-то только носит вас!»
Покруживши по двору, бабка сцепилась с конюхом, полаялась с кухаркой, пожелала провалиться попавшемуся ей на пути Русте и уже собралась было возвращаться к себе, как столкнулась с Бьергой.
– У-у-у, кровососка, опять ты! Нет от тебя прохода, бродишь, честным людям свет застишь.
– Это ты, что ли, честная? – усмехнулась колдунья.
Вот только усмешка у нее вышла грустная, да и глаза были потухшие.
– Уж почестнее тебя буду, – огрызнулась Нурлиса и потащилась прочь.
– Постой, – окликнула ее крефф. – Поговори со мной, муторно, сердце щемит.
Впервые в ее голосе слышалась просьба.
– Ну, идем, – сварливо отозвалась старуха, – на холоде я кости старые студить не буду. Что? Приперло, труповодка? Коли ко мне – змее подколодной – кинулась, а не к полюбовнику своему, знать, совсем тяжко пришлось? А? Чего молчишь-то?
Нурлиса не была бы Нурлисой, если б не съязвила.
– Ты поменьше языком про полюбовника трепли, как бы он тебе его не вырвал, – сказала в ответ обережница.
– Пусть Хранителей благодарит, что я ему мужицкую стать не оторвала, когда ты ко мне в соплях пришла каяться, что дите прижила! – проскрипела бабка и, не оглядываясь, поковыляла в свою нору.
Непривычно тихая Бьерга, как привязанная, пошла следом.
Оказавшись в жарко натопленной каморке, обе женщины долго молчали. Одна не собиралась начинать разговор, другая не знала, что сказать, да и следует ли делиться с едкой бабкой своими страхами. Высмеет ведь.
А на душе было тяжко…
– Глава Клесха и Майрико отослал, – наконец промолвила крефф. – Одного на пару с выучеником оборотней гонять, другую детей от черной лихорадки лечить.
– Ну, дуреху-то эту – за дело. Почитай, только из-за ее глупости угробили девку, – протянула старуха. – Но вот почто наставника ратника убирать из Цитадели? Нэд давно умом скуден стал, никак властью не натешится. Уж пора бы ему забыть ту выходку Клесха, а он все помнит и знай себе парня при любой провинности, как щенка, за ворота выкидывает. Довыкидывается, что тот в один день не вернется. Вот тогда полюбовник твой все локти себе до плечей сгрызет, да поздно будет.
– Не любовники мы, в прошлом все, – досадливо поморщилась наузница.
– То-то я погляжу, вы друг с дружки глаз не сводите, – махнула рукой бабка. – Может, в телах жар и остыл, а души-то горят еще.
– Да не об этом же я тебе толкую! – Бьерга даже топнула в сердцах и принялась раскуривать трубку. – Боюсь, как бы, пока Клесха нет, с девкой его что не случилось.
– Да чего с ней случится? – махнула рукой Нурлиса. – Откормили кобылищу. Нет, даже не надейся, эта с башни не шагнет.
Колдунья горько усмехнулась:
– Не шагнет. Порода не та. Они ведь схоронили лекарку-то. Упокоили. Не побоялись гнева Нэдова. Он запретил по обряду ее упокоить, резами сковал и велел в мертвецкую на выучку отдать.
Старуха покачала головой:
– О-хо-хо… И впрямь умом скорбен стал. Он что, забыл, кто девка была? От лютости совсем голову потерял? Беду накликать хотел? Иди, иди, глаза-то ему открой! Совсем уж очумел на старости лет.
И Нурлиса принялась выпихивать Бьергу из душной каморки.
– Не слышит он меня! – вцепилась в бабку колдунья. И столько было в ее голосе отчаяния, а в глазах мольбы, что она стала похожа на раненую птицу, которой жестокие дети перебили крылья.
– Бьюсь, да без толку все. И Майрико нельзя было отсылать, лекарей учить надо. А пойдут обозы с хворыми, Русте с Ихтором не разорваться – у них молодняк. Старики, что Койра, что Ильд, что Рэм, – уже не так оборотисты. Они и на совете больше помалкивают, перегорело в них все. Оттого и выучеников им более не дают.
– Эх, – старуха в сердцах махнула рукой, – окаянные! Одна маета от вас. Вот она, власть – голову-то как кружит, разум как туманит. А? Вы-то, креффы простые, едва не Хранителями рода человеческого себя возомнили, а про него что говорить? Не был Нэд таким, я ж помню!
О да… Карга умела ударить куда как больно. Бьерга опустила глаза и глухо сказала:
– И я другим его знала. – В голосе женщины сквозила затаенная нежность.
Бабка покачала головой. Еще у двоих судьба не сложилась, как не складывалась ни у кого в Цитадели. Даже если зарождалась в здешних стенах любовь, то вырывали ее безжалостно, с корнем, будто сорняк. Прижигая сердца болью, как каленым железом. Вот только шрамы всю жизнь ныли…
– Нурлиса, а сколько тебе лет? – вдруг вскинулась Бьерга. – Вот сколь себя помню, ты при крепости живешь. И какой была, такой и осталась – старой и сварливой.
Колдунья задумчиво посасывала чубук трубки и глядела на собеседницу.
– Тьфу, дурища, – проскрипела хрычовка. – Когда ты соплюхой сюда попала, мне лет было, как тебе сейчас. У молодых глаза по-другому видят, в пятнадцать-то лет баба сорокалетняя старухой глубокой кажется. К чему тебе года мои? Свои считай.
– Да так, подумалось вдруг, что ты всегда тут была, как колодец во дворе. Или как стены… Ходишь, брешешь на всех. Поди, даже Рэм не помнит тебя молодой.
– Рэм? Этот козел старый и вчерашний день не помнит, не то что меня! – Нурлиса усмехнулась, показав пеньки гнилых зубов. – Да только не о том ты заботишься, труповодка. Думай, как мужику своему разум вправить. Прокидается он креффами, помяни мое слово, прокидается. И с выучениками перестаньте лютовать. Вон, сегодня опять парня секли. Вы что думаете, через боль наука лучше вразумляется?
Бьерга задумалась, а бабка не унималась:
– Пороли вас тоже, но ныне страшная жестокость в этих стенах воцарилась. Совсем все людское в детях убиваете. Почто?
– Раньше и времена другие были. – Колдунья тяжко вздохнула. – И Ходящие не так лютовали.
– А кто виноват в том, что распоясались они? – сощурилась старуха.
– Тихо ты, за такие слова не то что языка, головы лишиться можно, – осадила Нурлису Бьерга. – Зря я к тебе пришла, утешиться хотела, да не умеешь ты утешать.
– Дак я тебя и не звала, кровососка, – вспыхнула карга. – Я еще в прошлый раз сказала: муторно мне с тобой. Нет же, приперлась, давай пытать, сколько лет мне да чего тебе делать. Иди, давай, отсюда, пока дурак твой еще какой глупости не наделал, а то оглянуться не успеем, как всю мертвецкую выучениками завалите.
