— Но это ведь не… — губы Надежды задрожали. — Нет, такого просто не может быть…
— Конечно, это я их сюда наклеила. Только что. Вы разве не заметили? — съязвила Ира. — Собственно, мне наплевать, выльете ли вы на голову вашему сынулечке ведро помоев или сделаете вид, что ничего не произошло, это ваша жизнь. Но я довольна, что смогла расквитаться с вами обоими. С сегодняшнего дня, как бы вы ни старались, Семён перестанет быть для вас безгрешной иконой, а значит, вся ваша жизнь, хотите вы этого или нет, пойдёт коту под хвост. А теперь будьте счастливы… если, конечно, сможете, — с нажимом бросила она и, не прощаясь, торопливо выскользнула из ненавистной квартиры.
* * *
— Боже мой… уму непостижимо… — услышав, как в прихожей хлопнула дверь, Надежда почувствовала, что ноги, став сразу ватными, перестают её держать, и, чтобы не упасть, ухватилась рукой за полированную крышку пианино.
В огромной квартире было абсолютно тихо, только на кухне тикали настенные часы, висящие над обеденным столом, да в ванной ронял тяжёлые капли плохо закрытый кран. Бессмысленно глядя перед собой, Надежда прислушивалась к этим едва уловимым звукам, будто опасаясь, что ещё секунда-другая, и мир покатится в бездонную немую пустоту, лишённую запаха, цвета и даже времени, испокон веков шелестевшего своими крохотными песчинками растерянных людьми дней.
В её голове, беспорядочно роясь и цепляясь одна за другую, проносились обрывки разрозненных мыслей. Неотрывно глядя на откинутую панель инструмента, Надежда с удивлением и каким-то внутренним страхом смотрела на мелкий светлый порошок, расфасованный по крохотным пакетикам, а перед её глазами отчётливо и фотографически ясно появилась страничка из ежедневника с кулинарными рецептами. На разлинованном листочке с красивыми синими вензелями в уголках был записан рецепт обыкновенной манной каши, в которую на триста граммов молока полагалось всыпать две столовых ложки крупы, но непременно «без горки». Будто перемазавшись в липкой манке, чернильные буквы расплывались по листу жирными кляксами, а маленький, пухлый мальчик Сёмочка, глядя на мать чистым, как у ангелочка, взглядом, с удовольствием наворачивал сладкую кашу столовой ложкой, доставшейся ему на память ещё от покойного деда. На ручке ложки тоже были какие-то вензеля, только Надежда никак не могла разобрать, какие именно…
Вода в ванной текла беспрерывной тоненькой струйкой, распадавшейся на отдельные каплюшки, и подобно им сознание Надежды тоже разбивалось на отдельные кусочки, не желавшие складываться в общую картинку и существующие как бы сами по себе…
— Мама? Что ты здесь…
Голос Семёна разрезал звенящую тишину настолько неожиданно, что Надежда невольно вздрогнула и обернулась. Увидев открытую панель пианино, Семён осёкся. Побледнев, он перевёл взгляд на мать, как бы оценивая, есть ли у него хотя бы один шанс спасти положение, каждый мускул его смуглого лица напрягся, и Надежда, словно отвечая на его мысли, едва заметно повела головой:
— Не стоит.
— Ты всё не так поняла… — лучезарно посмотрев на мать, Семён обезоруживающе улыбнулся, рассчитывая на безотказность старого трюка, использовавшегося им уже бессчетное множество раз. — Давай я всё тебе объясню. Это совсем не то, что ты думаешь.
— Откуда тебе знать, о чём я думаю? — тёмно-серые глаза Надежды холодно блеснули, и от этого неприязненного и непривычно чужого блеска по спине Семёна побежали мурашки.
— Мама, почему ты не хочешь меня выслушать, я же никогда тебе не лгал, — от испуга на смуглых щеках Семёна выступил горячий румянец, и они стали ещё темнее обыкновенного. — Послушай… — вкрадчиво начал он, но Надежда не захотела принимать участие в этом дешёвом фарсе.
— Не будем тратить время на пустые разговоры, — властно произнесла она, и Семён увидел, как уголки её рта, болезненно дёрнувшись, медленно поползли вниз. — Мы оба знаем правду, так что не стоит громоздить одну ложь на другую.
— Но мама, как же так… — синие глаза Семёна наполнились болью. — Неужели ты даже не позволишь мне сказать хотя бы слово в своё оправдание?! — приготовившись бороться до последнего, он воинственно вскинул подбородок, и всё его тело напружинилось.
— Говори, — неожиданно уступила Надежда, и оттого, что это произошло внезапно, без всякого сопротивления, Семён растерялся.
— Понимаешь, как всё вышло… — неуверенно промямлил он и затих, искренне сожалея о том, что не подготовился к подобному повороту событий заранее.
Несомненно, к угрозе Хрусталёвой следовало бы отнестись с большим вниманием, но, честно сказать, он считал, что её слова — пустое сотрясание воздуха, и только. Кто же мог предположить, что эта недоделанная рыжая пискля решится на подобную подлость?
Тогда, в декабре, у Ирки имелся отличный шанс затянуть на его шее верёвочку потуже, ведь она прекрасно знала о наличии тайника с «дурью» в его комнате, но почему-то не воспользовалась удобным случаем. Наверняка всё ещё тешила себя несбыточной надеждой вернуть Семёна обратно, поэтому и не стала топить его окончательно. Хотя… что значат для правоохранительных органов желания какой-то там Хрусталёвой? Если бы они сочли нужным, то перерыли бы его барахлишко и в две секунды нашли всё, что надо. Подумаешь, хитрость — пианино… Окончательно растерявшись, Семён понуро опустил плечи. Неужели всё дело в ухажёре матери, этом Руслане? Кто уж он там есть — неизвестно, но, вероятно, приличная шишка, если отмазал его по всем статьям всего за несколько дней. Но вот в чём вопрос: почему он не допустил обыска в их квартире? Если не хотел, чтобы мотали нервы матери, это одно. А если нет? Если дело не в благородстве? Тогда, выходит, он знал или, по крайней мере, догадывался, что в гитару наркотики попали не сами по себе и что Семён ко всему этому причастен…
— Что же ты молчишь, сынок? Тебе нечего сказать? — лицо Надежды, будто окаменев, превратилось в неподвижную маску с пустыми, невидящими глазами.
— Мама… — испугавшись, Семён беспокойно прислушался к ритму своего сердца, то замедлявшемуся, то учащавшемуся, казалось, до предела, и ему вдруг стало безумно жалко себя, жалко так, как ещё никогда в жизни, жалко до слёз, до немоты, до нестерпимой физической боли. — Как же ты могла подумать обо мне… такое?!
— А что, есть какие-то варианты?
Вопреки ожиданиям полные слёз глаза и мучительно-горькая дрожь в голосе сына не произвели на Надежду должного впечатления, и Семён вдруг отчётливо осознал, что для матери наступил тот край, за которым она не поверит ни единому его слову.
— Мама, всё, что сказала Ирка — ложь от начала и до конца, — обречённо проговорил он, уже мало надеясь на то, что ему удастся вывернуться из петли, с каждой секундой всё сильнее затягивавшейся на его шее.
Чувствуя, как по всему телу разливается отвратительно липкая и холодная волна безнадёжного отчаяния, Семён тяжело вздохнул и вдруг, обалдело моргнув несколько раз, замер. Мысль, внезапно озарившая его, была до такой степени простой, что просто не могла не сработать по определению.
— Скажи мне, мама, что тебе известно об энергетиках? — боясь, как бы мать не услышала бешеного стука его сердца, Семён почти перестал дышать.
