Вдруг какая-то козявка поползла по левой щеке. Машинально положив револьвер на траву, Адам ловко снял козявку и опустил ее себе на левую ладонь. Оказалось, это был рыжий лесной муравей, голова и грудь его были красновато-бурые, отчего и создавалось впечатление, что он рыжий, а брюшко – черноватое, блестящее. Начиная с третьего и по седьмой класс школы Адам увлекался изучением насекомых, и по тому, что муравей был небольшой, с полсантиметра в длину, он сразу определил, что это не “солдат”, а “рабочий”. Муравей застыл на линии Адамовой жизни, оцепенел, как бы смирившись с неминуемой гибелью и желая принять ее достойно… Но время шло, и муравей деловито двинулся в путь – от ладони к среднему пальцу, а там и на землю, где и затерялся немедленно среди молодых травинок и старых жухлых листьев березы, которая росла чуть выше по оврагу и достигала в высоту метров семи.
Рыжий лесной муравей вовремя вмешался в судьбу Адама…
Адам аккуратно спустил взведенный курок и решил посмотреть, сколько пуль в барабане – сколько было у него шансов остаться в живых? Он нашел этот наган здесь же, под березой, четверть часа тому назад. Кобура истлела, а ствол и барабан, которые были завернуты в пропитанную машинным маслом тряпицу, сохранились в целости, даже не проржавело нигде.
Адам разломил наган – в барабане было семь пуль, так что задуманной им игры в русскую рулетку просто не могло получиться… Боже мой, откуда взялась эта дурь – попробовать?! Адаму стало стыдно, и он вдруг почувствовал, что голова у него не болит. “Прошла на нервной почве, – с усмешкой подумал он, – ай да молодец рыжий муравей, спас дураку жизнь! От кого я хотел убежать? От Ксении, от Глафиры, от Воробья – от людей, которые три года вытаскивали меня, считай, с того света и победили? А я – убежать?! А еще, дай Бог, есть на свете мама, есть отец, а может быть, даже и Сашенька – не всех ведь убивают на войне… Я сам наглядный тому пример. Боже мой, а ведь родится маленький – и от него я хотел смыться…”
Перламутровые перистые облака так медленно плыли по высокому светлому небу, что, казалось, они стоят на месте, и, только присмотревшись, Адам понял: движутся, летят на юг, может быть, долетят и до земли его юности, хотя вряд ли…
“Рыжий муравей лесной, а здесь и не лес, а так, полоска деревьев вдоль оврагов. Значит, когда-то был лес, муравьиные кучи живут долго – до ста лет. Интересно, что никакой ливень не страшен муравьям, в их муравейнике всегда тепло и сухо, такие они чудо-строители. Муравьиная куча где-то метрах в ста, не больше – такой огромный путь способен преодолеть муравей с грузом гораздо тяжелее собственного тела. А ходят муравьи по так называемым запаховым дорогам, которую каждое семей-ство прокладывает для себя, а живет в одном муравейнике до миллиона обитателей – там порядки строгие, незыблемые”, – с удовольствием вспоминал Адам уроки своего детства. Да, увлекался он муравьями, было дело, про рыжих лесных муравьев даже выписывал в тетрадку, и, выходит, не зря! Подшутил над ним Господь!
С особенным удовольствием Адам вспомнил ту толстую тетрадку в коленкоровом переплете, которую подарили папе на его юбилей в институте, а тот передарил ее ему, Адаму. Так случилось, что именно при виде этой толстой аккуратной зеленоватой тетради с оттиснутой на обложке фамилией “Домбровский” впервые в жизни его пронзило чувство красоты, осмысленности и вечности мира. Это сейчас он может выразить это чувство точными словами, тогда бы не смог, но суть от этого не менялась. Адам понял, что будет записывать в эту тетрадку самое главное, и однажды записал в том числе про лесных рыжих муравьев, тогда это ему самому показалось странным, а теперь стало понятно: просто его детской рукой водило Провидение. Оказывается, так тоже бывает. Бывает. Теперь он знал это точно.
XLIV
В День Победы 9 мая 1945 года всем казалось – еще неделька, другая, и вернутся к родному порогу долгожданные отцы, сыновья, дочери, братья и сестры… Но скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Развернуть с Запада на Восток многомиллионную массу народа, снаряженную к тому же танками, автомобилями, пушками, пулеметами, самолетами и прочая и прочая, было совсем непросто. Выяснилось, что это очень многосложное, тяжелое, хлопотное и ответственное дело – демобилизация отвоевавших четыре года пехотных, бронетанковых, артиллерийских, саперных соединений, морского флота и авиации огромной страны, военно-производственный маховик которой раскрутился с сокрушающей силой.
Да, первые эшелоны пошли на Родину, а их должны были быть тысячи…
Страна ждала – гигантская по территории, как никакая другая страна в мире, обескровленная гражданской войной, репрессиями, которые не прекращались никогда, начиная с 1917 года, полуразрушенная немецко-фашистскими захватчиками и их союзниками, нашедшая в себе силы сломить врага, ликующая и изнуряемая каждым новым днем ожидания. Ждали везде: и на Западе, и на Востоке, и на Севере, и на Юге, ждали не только люди, но, казалось, каждое деревце, каждая кочка на всех одиннадцати миллионах квадратных километров Державы. Ждали потемневшие ликом старухи, ждали юные девы, подростки, малыши, старики, ждали отсидевшиеся за “броней” всякого чина и звания тыловые крысы, ждали сотни тысяч заключенных в советских концентрационных лагерях, в том числе и прошедшие фронт, ждали калеки, успевшие вернуться с войны ценой пролитой крови и увечья. Ждали все. Ждали всюду. Войну ведь пережили действительно Великую Отечественную, освободительную войну не на жизнь, а на смерть.
Понемногу, но демобилизация продвигалась шаг за шагом. Не каждый день, но все чаще и чаще возвращались в поселок фронтовики. И покалеченные, и целые. Было даже такое чудо: отец и сын отвоевали четыре года во фронтовой батальонной разведке и пришли домой вместе без единой серьезной раны. Фамилия их была Горюновы. Отец – Иван, сын – Петр. Здоровенные мужики, жилистые, мосластые, да еще натасканные в разведке рукопашному бою и всяким приемам – на поражение человека, на оглушение и т. д.
– Горюновы приехали – оба двое! Горюновы приехали – оба двое! – заливисто кричали на главной, прямой и очень длинной улице мальчишки, добровольные глашатаи поселковых новостей. – Горюновы приехали – оба двое!
В воздухе, как всегда, пахло подсолнечниковыми семечками, точнее, жмыхом, который из них производился; ясный, чуть-чуть морозный декабрьский день еще не истаял, не уступил тьме, хотя было далеко за полдень и до долгого зимнего вечера оставалось рукой подать. Морозец держался градуса два-три, не больше, лужи на дороге сковало тонким льдом, ярко вспыхивающим на солнце, а во вкусно пахнущем воздухе стояла такая прозрачность, что было видно далеко-далеко, – например, как в дальнем конце улицы, за километр, не меньше, выезжает из ворот комбикормового завода директорская легковая машина, черная “эмка”, и выхлопывает из выхлопной трубы синие клубы дыма, видно, мотор еще не разогрелся. Легковая машина в поселке была одна, только у директора завода Семечкина. (И догадал же Господь наградить директора завода, на котором делали жмых из семечек подсолнечника, фамилией Семечкин!) Главное, что сам директор ничего смешного или странного в этом не видел, он был кадровый руководитель, так называемый номенклатурный, и ему было все равно, каким заводом руководить, хоть танковым, хоть комбикормовым. И, к чести его будет сказано, руководил Семечкин везде хорошо. Количество орденов у него строго соответствовало количеству партийных выговоров. Хотя в поселке гнездилось и всякое другое районное начальство, официально даже более главное, чем Семечкин, но он был здесь царь, бог и воинский начальник. Мало кого допускали к Семечкину, и не зря говорили про него в поселке: “Сам”. Иван Ефремович Воробей, на что уж верткий гражданин, и тот робел перед Семечкиным и говорил о нем так: “Хоть он и Семечко, а я Воробей, но его не склюну!”
