Руби спустилась и обнаружила внизу Титанию, опорожняющую стиральную машину. Вещи любовников тесно переплелись, скрутившись в узел. Одна из рубашек Брайана поглотила ночную сорочку Титании.
— Значит, вы не на работе? — спросила Руби.
Титания, считавшая Руби рекордсменкой по недалекости, терпеливо ответила:
— Очевидно, нет, раз я здесь, на кухне, позиционируясь в трех измерениях. Даже в четырех, если считать время.
Кивнув в сторону лестницы, Руби вздохнула:
— Ей становится все хуже. Только что сказала, будто она — огромная гусеница.
Титания выпучила глаза:
— Вы уверены, что она не сказала что-то вроде «у меня заусеница» или «принеси мне гусятницу»?
— Знаю, что я не молоденькая, но я своими ушами точно слышала, как она заявила: «Я огромная гусеница».
— То есть насекомое?
— Вот-вот.
— Очень по-кафкиански[24], — пробормотала себе под нос Титания.
— Передадите Брайану, когда он вернется с работы, что Ева теперь считает себя гигантской гусеницей?
— О да, с радостью передам, — кивнула Титания.
— Пойду-ка я домой, — решила Руби. — Мне что-то нехорошо. — Надев пальто и шляпу, она вдруг спросила: — Титания, что будет с Евой, если я умру?
— Мы справимся.
— Вы будете ее кормить? — уточнила Руби.
— Несомненно.
— Стирать ее одежду, менять простыни?
— Конечно.
— Мыть ее?
— Да.
— Но ведь вы не будете ее любить, вы и Брайан, правда?
— В мире и без нас хватает любящих ее людей.
— Но она нуждается в материнской заботе, — надтреснутым голосом настаивала Руби. — А если я отправлюсь в объятия Иисуса, за ней же некому будет присматривать как положено, верно?
— Мне кажется, Александр всерьез любит Еву, — утешила Титания.
Руби подхватила пустую хозяйственную сумку и сказала:
— Вы про секс, а я говорю о любви.
Титания провожала взглядом удаляющуюся по коридору Руби и думала, что та явно одряхлела за последнее время. Старуха нетвердо держалась на ногах, плечи поникли. Возможно, имело смысл предложить Руби сменить туфли-лодочки на кроссовки.
Открыв дверь, Брайан учуял запах карри, своего любимого блюда. Титания суетилась у плиты, поджаривая индийские лепешки. Все поверхности, которые можно было отполировать, сверкали. В дочиста вымытой кухне слегка пахло отбеливателем. На накрытом на двоих столе стоял букетик подснежников и открытая бутылка бургундского. Натертые до блеска бокалы отражали свет люстры.
Брайан приподнял крышку кастрюли и спросил:
— Что это, курица?
— Нет, козленок, — отозвалась Титания. — Пока не забыла: твоя жена нынче считает себя огромной гусеницей. Мерзким насекомым.
У доктора Бобера был чувствительный желудок. Он почувствовал, как аппетит улетучился, и опустил крышку на место.
— Огромная гусеница? — гадливо повторил Брайан. — А ты не могла подождать с насекомыми, пока я поем?
Глава 45
Назавтра спозаранку явился Барри Вутон с женщиной, которую представил Ивонн как «новую знакомую».
Ивонн, чья «смена» выпала на утро, проводила парочку наверх в комнату Евы, болтая на ходу. Словно служанка в костюмной драме, она объявила от двери:
— Мистер Барри Вутон и мисс Ангелика Хедж.
Ева села в кровати и обратилась к Барри:
— Значит, вы по-прежнему в этом мире?
Барри рассмеялся:
— Ага, благодаря вам.
Ева посмотрела на мисс Хедж, ожидая, что гостью представят как подобает.
— Ей нравится, когда ее зовут Ангел, — не заставил себя ждать Барри. — Она ловила такси на вокзале и сказала мне: «Выглядите очень веселым для февральского утра», а я ответил: «Ну, это все благодаря чудесной Еве Бобер», и тогда она захотела с вами познакомиться.
Ангелика была миниатюрной хрупкой девушкой с очень короткой стрижкой. Обильный макияж не скрывал совиных черт ее лица. Она протянула Еве руку без маникюра и тонким голосом пролепетала:
— Для меня большая честь познакомиться с вами, миссис Бобер. Думаю, это настоящее чудо, что вы спасли Барри жизнь.
— Она святая, — подтвердил Барри.
Ангелика продолжила:
— Но берегитесь… Помнится, то ли Конфуций, то ли Платон говорил, что если спасти человеку жизнь, он станет вашим навеки.
— Ну, я бы не стал возражать, но не знаю, что скажет Ева, — развел руками Барри.
Ева слегка улыбнулась и, скромно вздохнув, позволила Ангелике жать ей руку немного дольше, чем полагалось.
— Это ваша свекровь открыла нам дверь? — спросила Ангелика.
— Ивонн, — кивнула Ева.
— А сколько Ивонн лет?
— Лет? Точно не знаю. Семьдесят пять? Семьдесят шесть?
— Она живет здесь?
— Нет, приходит три-четыре раза в неделю.
— А ваши дети уже взрослые?
— Им по семнадцать, — сообщила Ева, недоумевая, почему эту девушку так интересует, сколько кому лет. Неужели она аутистка и зациклена на числах?
— А вам, сколько лет вам?
«Точно аутистка», — решила Ева, а вслух спросила:
— А сколько дадите?
— Никогда не умела определять возраст людей. Вы можете быть моложавой шестидесятилетней дамой или сорокалетней женщиной, выглядящей старше своего возраста. Трудно угадать, тем более сейчас, когда существует ботокс.
— Ну, мне пятьдесят, и я именно на столько и выгляжу.
— И как давно вы здесь живете?
— Двадцать шесть лет, — не стала скрывать Ева, думая: «Она когда-нибудь угомонится?»
— Барри сказал, что вы прикованы к постели. Это так ужасно.
— Нет, я не прикована к постели, и в этом нет ничего ужасного.
— Вы такая храбрая! А вашего мужа зовут Брайан?
— Да.
— А сколько ему лет?
— Пятьдесят пять.
В комнату вошла Ивонн и спросила:
— Не хотят ли твои гости освежиться, Ева? У нас есть чай, кофе, горячий шоколад и, конечно же, всякие прохладительные напитки. Думаю, я могла бы по-быстрому сообразить какие-нибудь легкие закуски.
Ева едва не спрыгнула с кровати, чтобы придушить Ивонн и сбросить ее с лестницы.
