Юхан почувствовал слезы в глазах. Он не ожидал такого поворота событий.
— Мы с тобой могли бы поехать в Голландию, — тихо сказал он. — Или в Бельгию. Туда, где это не считается преступлением. Сидели бы там в гостинице и ждали бы, пока мои останки не прогниют до такой степени, что с благословения закона ты сможешь… Для тебя ведь это важно, да? И с благословения закона ты сможешь сделать мне инъекцию. — Юхан перевел дыхание.
Они помолчали. Потом он сказал, на этот раз совсем тихо:
— По-моему, у тебя другие причины… Ты не хочешь делать этого, потому что… Просто по-человечески. Я не думал о юридической стороне дела. Поверь мне. Я думал об этом как о проявлении человечности, Май, о договоре между двумя старыми друзьями. О милосердии, вот и все.
— Понятно, — ответила Май.
— Ведь именно ты отвела Чарли к ветеринару, ты смогла это сделать.
— Да.
— Гав-гав, — пробормотал он.
Май улыбнулась.
— Ладно, наплевать, — сказал Юхан, чтобы закончить разговор. — Может быть, я еще выживу. Во всяком случае, ты же знаешь, я этого хочу.
Май его не слышала, она была где-то далеко, в своих мыслях. Он сидел рядом с нею в кровати, теребил ее руку, но она его не замечала.
— Ма-ай? — прошептал он. — Где ты? Вернись.
Вдруг она схватила его руку:
— Юхан, знаешь, почему это так тяжело для меня? Знаешь, что я об этом думаю?
— Я думал, мы уже спим, — сказал он.
— Сейчас я тебе объясню, — продолжала Май со слезами на глазах. — Мне кажется, что заставлять человека жить против его воли чудовищно. Мне кажется чудовищным не помочь умирающим с сильными болями, когда они сами того хотят, когда они сами об этом просят, так я считаю. Ты говоришь о достоинстве. Нет никакого достоинства, Юхан. Умирающий человек, старый он или больной, а может, и то и другое, превращается в маленького ребенка — сначала за дело берется природа, потом здравоохранение. Ты думаешь, это можно назвать уважением к жизни? Я знаю, ты так не думаешь. И мне не хотелось бы видеть тебя в таком состоянии. Нет. Это противоречит всему прекрасному, доброму и живому, что есть на земле.
Юхан уткнулся взглядом в одеяло.
— Понятно, — ответил он.
— Ты просишь меня о помощи, Юхан, я и сама хотела бы тебе помочь. Да. Ты мой муж, и я хотела бы дать тебе все, что могу, и это тоже. Но я боюсь. Боюсь, что моя решительность мне изменит, ведь речь идет о тебе. Ты же мой лучший друг. Я не хочу, чтобы ты умирал только потому, что тебе больно. И я боюсь последствий… Ведь всё это не поймут и извратят.
Она зашла слишком далеко, подумал Юхан. Слишком далеко. Я не хочу это слышать. Нет-нет.
Он сказал:
— Может быть, это еще и не понадобится. Я чувствую себя не так уж и плохо. По-моему, мне стало лучше.
Май взяла его руку в свои ладони. Она прижалась к нему и поцеловала в губы:
— Юхан, любимый.
Юхан откашлялся:
— По-моему, нам не стоит сейчас решать вопрос кардинально. Я не отказываюсь от своих слов, мне не хотелось бы умереть так, как умер отец… утратив достоинство и человеческий облик. Но пока не стоит решать вопрос кардинально. Ведь сейчас я лежу рядом с тобой, и я вполне живой.
Поднявшись с кровати, Юхан вышел на середину спальни и стал прыгать. Он прыгал в белом свете ночника.
— Видишь, я вполне живой!
Юхан размахивал руками, прыгал и кричал:
— Отныне можешь называть меня Кузнечиком!
Юхан прыгал. Дышать стало тяжело, в груди все сжалось, но он прыгал. Кузнечик-Юхан все прыгал и прыгал. И каждый раз, когда он опускался на пол, деревянные доски хлопали. Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Май закрыла лицо руками.
— Пожалуйста, прекрати! — прошептала она. — Ляг в постель.
Юхан продолжал прыгать. Хлоп! Хлоп! Пусть его женушка увидит, что он может пропрыгать до самого утра, думал он.
— Смотри, Май! — стонал он. — Смотри!
— Прекрати! — закричала она.
— Перед тобой человек, который может пропрыгать до рассвета, до первых петухов! — кричал он.
Май заплакала.
Задыхаясь, Юхан остановился. Он смотрел на нее. Локти поверх одеяла, лицо закрыто руками.
Он сел. Погладил ее по голове:
— Май?
— Зачем ты это делаешь?
— Зачем я прыгаю? — упрямо переспросил он.
Он схватил рулон туалетной бумаги, стоявший на тумбочке на случай, если ночью у него начнется кровотечение, оторвал длинный кусок и вытер со лба пот.
Май подняла глаза:
— Юхан, ты сказал, что нам надо серьезно поговорить, и мы поговорили. Но ты превратил все в фарс. Знаешь что? Ты все опошлил. Ты делаешь все возможное, чтобы уйти от разговора о нашей беде, о нашей общей беде. Юхан, ты болен. Тебе уже не станет лучше. Ты понимаешь, какую боль это причиняет мне? Но ты не хочешь этого осознать. От этого еще больнее. Нам надо на что-то решиться. Надо уладить…
Голос у нее снова сорвался.
— Я буду бороться, Май, — слабым голосом сказал Юхан.
Он снова вытер лицо и лоб туалетной бумагой. По телу тек пот, дышать было тяжело, он снова почувствовал тошноту, словно кто-то копошился у него в горле и в животе в попытке выбраться наружу. Но он прошептал, что будет бороться, язык у него не ворочался, он не мог сказать, что она не должна лишать его надежды, пусть она возьмет его за руку и скажет, что будет рядом, всегда. Но она его не услышала. Может быть, потому, что он не смог оформить эти мысли в слова и произнести их вслух.
Май сказала:
— Юхан, наш разговор начался с того, что ты меня кое о чем попросил. Я должна знать, что ты вполне уверен в том, о чем просишь, ты абсолютно уверен, что хочешь именно этого — когда придет время и если оно придет. Это одна из многих вещей, которые нам надо обговорить.
Юхан посмотрел на нее:
— А как же последствия? Я имею в виду, для тебя.
— Не знаю.
Май погасила ночник. Некоторое время они молча лежали в темноте, прислушиваясь к дыханию друг друга.
Потом Юхан прошептал:
— Мне больше хотелось услышать, что ты будешь рядом, когда станет совсем тяжело. Что ты будешь держать меня за руку. Понимаешь, ты это сказала тогда, и мне было так приятно. Я хочу, чтобы ты это повторила. А все остальное… поможешь ли ты мне, если… Я об этом хорошенько не думал, а ты восприняла все всерьез. И мне стало страшно.
Юхан тихонько засмеялся:
— Понимаешь, я сам не знаю, чего хочу. Не знаю, что меня ждет, и не знаю, чего хочу.
Май сжала его руку. Юхан продолжал:
