Ганс сглотнул. Он чувствовал себя словно таявший воск, перед глазами у него все плыло. Меня! Порожденного Тенью! Кто когда любил меня?! Это самое большое, чего я желал — думая, что, когда это произойдет, если это вообще произойдет, я узнаю, что это настоящее.., но я ведь не узнаю этого наверняка, мне придется проверять и проверять, чтобы не стало больно…
Ганс попытался незаметно смахнуть со щеки не по-мужски стыдно блеснувшую слезу. Как только ему удалось это, не выдержал другой глаз. «Надеюсь, она не заметит», — думал Ганс, даже не вспоминая о силе желания.
Он задавал ей вопрос за вопросом о деле Ильса-Эши-Вашанки.
Девушка совершенно ничего не помнила. Ей действительно приснился жуткий сон о том, что она навеки потеряла Ганса, когда он оказался в объятиях богини, и она проснулась в слезах. Мать сидела рядом и успокаивала ее, убаюкивала, говорила нежные слова и в конце концов убедила, что все это глупости, невозможные и не правдоподобные.
«Ну конечно», — подумал Ганс и сказал:
— Меня! С богиней? О, Мигнариал!
— Знаю, — ответила девушка, метнув на него взгляд и также стремительно отведя глаза. — Но мы не можем управлять нашими снами, иногда они бывают такими правдоподобными!
Ганс, сглотнув, успокоил ее:
— Конечно же, это только сон.
Девушка пристально посмотрела на него:
— Что?
— Я сказал, — повторил он, собирая все силы, чтобы взглянуть ей в глаза и произнести эти слова, — что, конечно же, это сон.
Ты не можешь быть здесь, в моей комнате. Ты не можешь ждать меня, обнаженная, в моей постели. Так не поступают С'данзо, это недостойно твоей замечательной матери и.., самое главное, Мигни, это не ты. Ты никогда не сделала бы такого. Это.., это недостойно тебя. Это не то, чего хочу я и хочешь ты — не сейчас, не так. Это несовместимо с твоей гордостью и честью.
Девушка смотрела на него, и слезы, проделывая долгие блестящие следы на ее щеках, падали на плащ.
— Это должен быть сон, разве ты не понимаешь?
Мигнариал подняла брови, и не девочка, но женщина сказала:
— Это не сон, Ганс.
Опять стало больно, и Гансу пришлось сделать глубокий вдох и сглотнуть, чтобы его голос звучал без дрожи:
— Это сон, Мигни. И ты запомнишь его до мельчайших подробностей. Я хочу, чтобы для тебя это осталось сном, Мигнари, милая, дорогая Мигнариал, и чтобы ты запомнила его до мельчайших подробностей и чтобы сейчас ты спала в кровати у себя дома.
Девушка ничего не ответила — ее уже не было здесь. Остался лишь смятый вишневый плащ на кровати. Но Ганс даже с подоконника видел следы слез — влажные темные пятна на ткани плаща — и с облегчением понял, что она дома в постели.
Так он и сидел, чувствуя себя абсолютно глупо и жалея себя, пока через какое-то время ему не показалось, что он услышал женский смех у себя в голове. Это была Эши. Она хихикнула и сказала: «И ты недоумевал, почему я приходила к тебе в облике Мигнариал, влюбленный осел! Осел, как все мужчины!»
А Ганс-то собирался провести эту ночь в постели с Мигнариал как до того это было с другими, а затем пойти к ней домой и выяснить, что она, ее мать, отец и челядь помнят, знают и думают.
Теперь он никогда не узнает этого, ибо наконец понял, что недостоин ее. Хочу быть достойным Мигнариал и ее любви, подумал он, и в мыслях не имея Ильса и силу своего желания, но жизнь-то его переменилась. Не сознавая этого, Ганс разделся и лег в постель.
Пытка началась.
Где-то через час Ганс сдался и загадал желание.
Очень-очень хорошенькая дочь таможенника и сыщика Кушарлейна была в его постели самой женственностью: прекрасная, нежная, любвеобильная; на нее было приятно смотреть, ее было приятно трогать и желать, но через какое-то время несчастный, удивленный, жалкий Ганс вынужден был пожелать прекратить думать о Мигнариал и покончить со своим первым опытом импотенции.
Где-то улыбнулся Ильс, а в постели Ганса засмеялась прекрасная молодая женщина. Сначала Ганс просто вздохнул от облегчения, но вскоре это сменилось более сильными чувствами и определенного рода физической активностью.
После этой ночи весьма запутавшийся Шедоуспан стал много времени проводить в раздумьях, с нетерпением ожидая того дня, когда его вновь призовут пред лики богов.
Как выяснилось, Ильс имел в виду десять дней и ночей, а не лет или месяцев. И вот вновь убогие темные развалины Орлиного Гнезда превратились в ослепительный дворец богов, а Ганс из Низовья и Лабиринта взирал через длинный стол на безликую Тень — Шальпу, великое свечение Ильса-Тысячеглазого, от кого взял свое имя Илсиг, и на самую роскошную женщину, которую когда-либо мог лицезреть человек. Ибо именно этот облик предпочла в эту ночь Эши, и Ганс понял: богиня показала ему, какой великолепной может быть Она, насколько превосходит Она смертную Мигнариал, и великая гордость взыграла в нем.
Гансу пришло в голову спросить, покончено ли с исполнением его желаний. Великий бог ответил утвердительно: да, все кончено, осталось лишь последнее желание. Очень жаль, сказал Ганс, и пробудившийся в нем дипломат пожелал, чтобы любимую им женщину Мигнариал коснулась красота, великолепие и сексуальность богини Эши, сидящей сейчас рядом с ним.
— О-отец-ц… — начала было Эши, но тот оборвал ее.
— Итак, ты вновь предстал предо мной, Ганс, — прогремел он. — Скажи теперь твое самое заветное желание.
— Мое заветное желание состоит из трех частей, — ответил Ганс. — Во-первых, чтобы ни я, ни мои близкие, ни дорогие мне люди не узнали бы наперед о времени моей неизбежной кончины. Я выразился понятно?
— Желание конкретное и выражено четко, — прозвучал спокойный звучный голос Могущества, — и оно выполнено. Дальше?
— Я желаю получить высшую ловкость в обращении с оружием, а также хорошее здоровье и приличное состояние, — сказал Ганс. — И забыть все, что случилось. Все, что я делал, думал и хотел (исключая сон, который я разделил с Мигнариал, дочерью С'данзо) с того момента, как Ты в первый раз явился ко мне из-за Вашанки.
На некоторое время наступила тишина, а потом заговорила Тень, живой бог, бывший самой тенью, сидевший по правую руку от своего отца.
— Что? Ты хочешь забыть, что ты мой сын?
Голос его звучал скрипуче, как и подобает тени среди теней, но последнее слово раскатисто прогремело.
Ганс опустил взгляд:
— Да.
— Что? — воскликнула Эши. — Ты хочешь забыть все? Что ты был в моих объятиях?
И снова Ганс стал дипломатичным:
— Я предпочитаю быть смертным, о Сама Красота. Как может спокойно жить мужчина, видевший Тебя и даже державший Тебя в объятиях, и сознавать это? Это слишком, о Эши, богиня. Ты не должна позволять помнить это и терзаться воспоминаниями о том, что было и что могло бы быть.
