Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
Одиссея называет Гомер «великим механиком» за умение строить хитрые сооружения, «работающие» в жизни. И Сергий видится мне «великим механиком», творцом «машины» добра и справедливости, на развалинах которой мы подводим итоги. Ведь не зря и в народных снах Сергий не проповедник, а – плотник, в сосновой чистой стружке.
Выбрали пустынь в чаще, но не совсем далеко от людей. У нищего парня, уже – лес, холм, свобода, звание: «Аз есмь Сергие Маковскый…» Он здесь – Бог и выстраивает прежде всего свою душу и счастье, закаливает волю и выбирает стяг – Святую Троицу. Все, что он хочет, – это «побеждать страх перед ненавистной раздельностью мира». Он не сбежал от людей – отошел. Чтоб перетягивать на свою сторону.
Появились монахи, и молодой отшельник рад своему притяженью: заработало! Но это – другие люди, они не совпадают с ним совершенно, люди приносят человеческие, необходимые им законы – им нужен игумен. Пастух. Нужна встречная жертва. Конечно, она убавит полноту первобытного счастья, но продлит его век. Сергий, словно лесной зверь, чутьем постигает это новое для себя. Механик побеждает монаха: сотворил людей – надо за них отвечать, покинуть райскую пещеру и тронуть горькое дерево власти, лишиться покоя, блаженства и потом – родного брата. Это он понимал, раз так мучился, решая.
«Машина» трудилась, и он любил свое детище, ревновал, боясь подпустить чужого, бросался «все сам»: колол дрова, толок зерно и молол, вращая жернова, выпекал хлеб и шил обувь, одежду, готовил свечи, просфоры, кутью, советовался с опытными: у нас правильно заведено? Святой – на трудной работе, которую и сам не понимает совершенно, но видит: это – город его, Русь, живущие по сердцу.
Но люди приходили еще – их очень долго было лишь двенадцать, не зря Епифаний повторяет это опять, опять, будто грустно ему оставлять это число. Двенадцать – особое число, свыше – уже все меньше апостолов, все больше стада. Меньше ведешь – больше собираешь. Меньше слушают – больше просят. Кроме соединительной «машины», Сергия не уставала махать разъединительная «машина» смерти. Дорожка пролегает посреди и мостится душой идущего. Дорожкой каждый идет, но только сверху видно, Господу, кто забрал в какую сторону, и Он объявит потом итоги. Святой и грешник определяются лишь углом наклона.
Ученики переросли в братию, и братия едина против одного: дай! Вот в чьи жадные рты летели жирные чудеса. Сергий не чудотворствовал вдруг: «Что я сижу, как пень, дай-ка я скуки ради…»
Братия роптала: запрещаешь попрошайничать, а мы голодны. Требуешь от нас – тогда корми. И спасло чудо: в монастырь постучались подводы с горячим хлебом. Но когда? После того как Сергий нанялся строить сени и сам наелся, хоть и «гнилыми посмагами» (ведь не пухла братия с голоду, раз хватало гнилого хлеба). Его искушали чудом – он не поддался. И всем пытался подсказать: прокормитесь трудом. Но и братия завопила лишь после насыщения «святого»: голодать вместе с ним – она готова, но работать, как он, – нет. И разницу несовпадений Сергию приходилось оплачивать чудом.
Сергий не мог выбрать место совсем без воды. Епифаний ясно пишет: чаща леса «имуща и воду» – воды хватало Сергию, двенадцать учеников не жаловались, а братия «поропташа» да «многажды с досадами глаголааху». Это не красны девицы застонали: далеко по воду ходить, а монахи, суровые «пустынники»! Монахи «особножитного» монастыря, где каждый кормится из своего кармана, могли и слуг держать, и торговать, и деньги одалживать под процент хороший. Игумен в таком монастыре не был завхозом: вода далеко? В другом монастыре она поближе.
Но раз монахи вопили, а он повиновался, выходит, кроме поверхностного, был меж них и тайный союз их «машины», выходит, он требовал от них чего-то «сверх», и они в ответ – не стыдились того же.
Сергий соблюдает тайну – вслух: «Просите в молитве своей», а сам таки пошел вымаливать ручей и опять – со свидетелем, монаха прихватил и Богу ясно говорил, зачем ему это: «Пусть узнают все», – и хлынула вода, а он соблюдал приличия: «Не я, Господь даровал!..»
Сергий бился с ними доступным его «машине» способом. Когда он ходил тихонько вдоль келий и слышал смех или праздную болтовню, он только – стукал в дверь. Это – невидимые посещения. Он увещевал ими при жизни и по смерти.
Он «посещал» невидимо братию, сшив себе ризу из самого худого сукна, не просто из сермяги, а из того тряпья, которое подержали в руках и бросили все до одного монаха. А он поднял – и носил. Монашеский подвиг Сергия вообще очень здоров – он не сидел три года в дупле липы и гусениц не ел, и в этой гнилой сермяге ему удовольствия особого не было – он так разговаривал с братией: «несите бремя друг друга», вот он и нес, борясь за свою машину.
«Машина» разрасталась, ее ремни достигли дальних земель и вращали там жернова, и механик без устали пускался пешим в дальние дороги: стыдить непокорных князей, устраивать монастыри и церкви, крестить великокняжеских сыновей. «Машина» менялась, но и механик менялся, жертвуя и жертвуя полнотой одинокого сердца на высоком холме. Необходимость сытных чудес тосклива: ей постоянно нужно чего-то новенького, «поострей»; умрет чудотворец – и ее не станет. Сергий чувствовал, как и всякий, дыхание машины смерти и, кажется, уже понимал, что заведенная им механика слопает его целиком, она все время соскальзывала, золотой век будто раскисал на нашей глине, и под буксующие колеса надо было бросать себя, и Сергий наверняка уже размерил свою жизнь на куски: чтоб хватило до конца. В силу своих представлений о конце. Спасаться от чуда он бросился к власти.
Монастырь стал «общежитийным» – «все обща иметь». Возникла «киновия» – по-гречески, а по-латыни – «коммуна», «коммунизм» – с этого слова и вы должны что-то угадывать во мгле моего повествования – и напрасно. Сергий видел: неполадки в машине от стяжания, неравенства, голода, зависти, праздности. Человек и без того слаб, а уж искушаемый имуществом – троекратно. Поможем слабым: общий труд, общее добро, общая еда – ничто не отвлекает братьев от света. Он в это верил.
Мы как никто представляем, насколько чуждой приходит в душу «киновия». Общежитийные монастыри мелькнули на Руси в полузабытые времена Антония и Феодосия Печерских, но не прижились – это было века назад, уж все позабыли «колхоз». Сергий не отважился сам надстроить свою машину, а ждал посланного патриархом креста с мощами мучеников литовских и благословения на «киновию» – как несчастный председатель сельсовета, имея на руках грозные указы, мучается ночами, а сам не начинает, ждет кожаного уполномоченного из района.
«Машина» устремилась на помощь людям. Люди бросились прочь от нее. Сергий ушел, как только брат крикнул в церкви: «Кто есть игумен на мъсте семь». Ушел – его никто не остановил, и, значит, его изгоняли – монахи не захотели «колхоза». Сергий пытался, как встарь, отойти в сторону и перетянуть к себе, но четыре года прошло, пока он вернулся: значит, если и тужили, то не слишком, если и звали, то не все; значит, жили и обходились, и Сергий, раз увязнув коготком, не погнушался опять прибегнуть к верховной власти – вернулся, когда Алексий пообещал убрать всех недовольных, и Сергий, который запрещал братии руку поднять на темного землепашца, Алексию не возразил – такие дела.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
