Сопровождающие ее девушки молчали. «А эти почему молчат? — думала Вера. — Должны ведь возмущаться, по идее. Неужели и им заткнули рты? Нет, они бы тогда тут не стояли своим палаточным городком. Не понимают, зачем это мне, не доверяют, хотят увидеть, как сама справлюсь, что буду делать».
— Ну что? На какой теперь этаж?
Девушки переглянулись.
— В соседний подъезд, на седьмой.
— Ладно, седьмой так седьмой… — Вера пожала плечами. — Люблю цифру семь! Она похожа на кочергу. Ах да, вы же не знаете, что это такое. Молодежжжь! — Женщина шутливо зажужжала, как мудрый жук в мультике про потерявшегося муравья.
Девчонки прыснули.
— Чего не знаем? Знаем. Мы же книжки читаем…
— Электронные, наверное. Ну, и то хорошо.
Они поднялись на каком-то допотопном лифте со створками дверей, чьи половинки открывались вручную влево и вправо. На звонок в обшарпанную дверь долго никто не выходил. Наконец открыли.
— Ну?
«Вот это да, — подумала Вера. — Явление персонажа…» На пороге стоял здоровенный детина в трусах, небритый, с опухшей физиономией. И стоял он еле-еле. А запах, боже мой… От парня шла густая волна перегара, Вера невольно шагнула назад.
— Чего надо?
Хозяин квартиры на седьмом этаже пытался быть грозным, но язык заплетался.
— Это мы, Виталька, — сказала одна девушка. — Узнаешь?
Он всмотрелся в них сквозь едва заметные щели в красных веках, кивнул и потопал внутрь квартиры. Гости вошли за ним. Под ногами валялась обувь, какие-то ремни от брюк, кастрюля. Половину комнаты занимала незастеленная кровать. Штора на окне висела косо, наполовину оторванная от карниза. На столе и под столом стояли пустые бутылки из-под водки, коньяка, вина и каких-то незнакомых спиртных напитков. Бутылок на глаз было примерно десятка три.
На столике у кровати стояла большая черно-белая фотография с черной ленточкой в уголке. Милая девушка, светлые прозрачные глаза, лукавый взгляд, широкие брови…
Вера все поняла.
— Давно жену похоронил? — шепотом спросила она у ближайшей активистки.
— Совсем недавно, — тоже шепотом ответила она. — С тех пор не просыхал. Пьет все время.
— А так ему лучше, — сказала вторая. — Иначе он с ума сойдет.
И они вкратце рассказали то, о чем Лученко уже почти догадалась. Столкновение жильцов со строителями, беременная жена, неудачный толчок в живот, какие-то осложнения… Несколько дней Виталия не хотели отпускать из больницы имени Павлова, психиатрического отделения. Сам ушел, выломал двери, унес на плечах двух санитаров, которые могли скрутить и успокоить медведя. По пути стряхнул их, как котят, и вернулся домой. Хоронил жену уже совершенно нетрезвым, молчал. С тех пор не разговаривает ни с кем, пьет непрерывно.
Вера подошла поближе. Виталий полулежал на подушке, сопел. Не спит, просто лежит. Видимо, так день заднем. Поднимается только купить спиртного.
Вера кожей, каждым нервом чувствовала его адскую боль. Ничем не заглушаемую, никаким алкоголем. Тут кратковременная амнезия не поможет, тут надо это пережить. Впустить горе в себя до самой глубины, кричать, крючиться в муках — и потом отпустить. Только так можно победить то, что известный психотерапевт и писатель Леви называет «психалгией» — невыносимой болью души. И не победить даже, а заглушить, притерпеться, жить с ней.
Она все же дотронулась до его плеча, отдала ему своей силы, сколько смогла.
— Пойдемте, девушки. Тут задавать вопросы я не буду.
В лифте девчонки молчали, смотрели на Веру с уважением. Они вышли во двор, изо рта сразу повалил пар. Тут сбоку подошел парнишка, Вера его узнала, хотя он надел лыжную объемистую куртку. Тот, что ролики искал.
— Вы простите родителей, — негромко сказал он. — Они боятся.
— К вам приходили? — спросила Вера.
— Ага. Приходили парни, здоровенные такие, серьезные. Но разговаривали очень вежливо, даже культурно… Гады… Сказали: не стоит ничего плохого о стройке говорить журналистам, не надо писать жалобы в разные инстанции. А то может беда случиться. Кто-то поскользнется на улице и сломает ногу, кто-то в темноте голову разобьет, свалится с лестницы в подземном переходе, который в метро… Чьи-то дети могут из школы до дому не дойти… Знаете, они ведь всем в нашем подъезде это сказали. Одна семья возмутилась, так на следующий день все так и произошло. Я их знаю, Алка со мной учится. Ее поймали по дороге, раздели. Спасибо, что не изнасиловали — помешал кто-то, она закричала… Она до сих пор из дому не выходит, трясется вся. У ее мамы вытащили из сумки кредитную карточку и все сняли со счета. А папа Аллы действительно упал и…
Мальчик запнулся. Вера молчала.
Все это она, конечно, знала, просто забыла. Об этом не думаешь каждый день. Может быть, из чувства самосохранения…
Конечно, когда у нескольких человек из десятков миллионов есть деньги — огромные, сравнимые с годовым бюджетом маленькой европейской страны, — то эти несколько человек обязаны взять все под контроль. И они контролируют все, что движется или стоит. Политиков и певцов, футбол и журналистику, телевидение и торговлю алкоголем, оружие и нефть, милицию и криминальные элементы. Землю и все, что на ней, и все, что в ней. А когда кто-то пытается сопротивляться, то к нему приходят без спросу специальные люди и все доходчиво объясняют.
А даже если бы вы не боялись угроз… Ну, допустим. Все равно — все пути уже пройдены, все заранее известно. Вы пойдете в суд — раз, другой, третий. Вас опозорят и выгонят. Вас самих обвинят в том, что вы себя ударили или что вы сами себе устроили под окнами котлован. Вы напишете в международный суд по правам человека, еще куда-то. Вас поймут, но не помогут. Секундное сочувствие и всегдашнее равнодушие — вот чего вы добьетесь. Вы будете собираться на кухнях и ругать богачей, страну, жизнь. Все это уже давно было, и ничего не изменилось…
Парнишка прервал затянувшееся молчание:
— Алка говорит, что теперь он ходит на костылях… В общем, больше никто не стал проверять. Все боятся.
— Я понимаю, — тихо сказала Вера. — Не переживай, иди. Это не стыдно.
Он еще постоял, тогда Вера сама отошла. Она уже все выяснила, что хотела.
А вот ей было ужасно, невыносимо стыдно.
* * *
Рано утром, в половине шестого, когда прохожих на улицах еще не было ни одного — в такое время все еще спят, к строительству подъехал специально оборудованный автобус. Из него вереницей черных муравьев высыпали друг за другом милиционеры в полной экипировке, омоновцы. Десятка три или четыре. Они были в специальных шлемах, которые защищали голову и подбородок, в прочных жилетах, с дубинками и щитами. На поясе у каждого висели наручники, газовые баллончики и, конечно, пистолеты.
Каждый такой парень — а отбирают в эти спецотряды богатырей и к тому же специально обучают — способен был в одиночку и без особого напряжения уложить на землю и заковать в наручники, то есть задержать, минимум пятерых обычных граждан. Другими словами, операция, надо думать, предполагала захват самое меньшее сотни человек.
