А в двери, нарушая гармонию абсолютной картинной неподвижности, входила процессия. Четверка людей в неопрятных, кустарной выделки лисьих шубах, несла обернутые черным сукном носилки. За ними с опущенной долу головой тяжко ступала высокая и статная женщина в белом пуховом платке, едва накинутом поверх драпового ветхого пальтишка, обутая в старомодные войлочные ботики «прощай молодость». Ее поддерживал под локоть согбенного вида мужичок в стеганой телогрейке и в мокрых грязных валенках без калош.
Яромир не сразу узнал чету Чуркиных, а «гуслицкого разбойника» вообще сумел опознать исключительно по жалобному причитанию его жены Авдотьи: «Ох, Васенька, неужто опять мы одни?» Васенька, пьяненький и, против обыкновения, покорный своей супруге, вовсе не был на себя похож — никакой не разбойник, а прибитый жизнью человечишка, влекомый посторонней волей по дороге, где не то чтобы грабить проезжих, дай бог свои кости унести.
Носилки скоро оказались у самой стойки, четверка в шубах так и не спустила их с плеч, продолжая держать на весу. В пивной все снова пришло в движение, драка канула в пустоту затей сама собой, посетители, без различия на правых и виноватых, обступили тесным, скорбным полукругом пришельцев.
И тогда чья-то рука откинула прочь сукно, и Яромир увидел. На носилках, бесчувственно неподвижно, будто не живой человек вовсе, а лишь его скульптурная копия, лежала девушка Майя… Инженер закричал непроизвольно, от невыносимого горя широко распахнув исторгающий звуки рот, но лишь мгновения спустя осознал, что никаких звуков не вышло и в помине. Беззвучен был его надрывный крик.
Майя приоткрыла бесцветные, никого не узнающие глаза, если и не услышала его молящего призыва, который и услышать-то было никак нельзя, зато, возможно, ощутила невидимую волну пульсирующего отчаяния, устремившуюся к ней из глубины его сердца. Значит, мечта еще не умерла, значит, есть надежда. Яромир обернулся на Корчмаря, словно нарочно ища поддержки своему предположению, и тотчас понял, что надежды для него никакой нет.
— Пора, — коротко бросил демонический бармен, строгий и равнодушный, подобный жрецу-друиду, исполняющему кровавый обряд. — Подержите ее.
В руке у Корчмаря, невесть откуда из воздушного пространства, возник угольно-черный, но и бездонный в своей глубокой тени, бокал на высокой тонкой ножке — предмет, одним своим видом наводящий тихий ужас. До забвения больно было даже подумать о чаше сией, не то чтобы из нее пить… Со стороны станции донесся слабый колокольный звон — Двудомный совершал свое ритуальное действо. Демонический бармен отвернул правый кран.
Ничего не исторглось оттуда, никакая вообще жидкость. Густой клубок, даже и не чудовищно-беспросветного, но абсолютно несуществующего мрака повис над чашей облаком, мгновение спустя всосался воронкообразно внутрь, а вместе с ним в неведомую бездну канули звуки и запахи, тени и свет, сама зала «Любушки» словно бы растворилась и унеслась в никуда. Яромир потерял всякую ориентацию в четырех измерениях, внезапно сделавшихся больше, чем вселенная, и меньше, чем самая крохотная ее частица, причем одновременно; теперь инженер натурально вопил от опутавшего его кошмара и желал только одного — скорее вернуться обратно. Его отсутствие длилось недолго.
Вокруг него еще раздавались отдельные крики, кто-то вставал с колен, упав невольно ниц, кто-то вытирал пену с искусанных в кровь губ, кто-то, дико вращая глазами, отгонял от себя незримую стаю призраков. А Майя пила из чаши. Яромир увидел это и понял вмиг — всякая прежняя жизнь для него кончилась тоже.
— Ну, вот и все, — откуда-то из глубины донесся до него сухой голос Корчмаря, так мог бы сказать привычный ко всему тюремщик, бездумно закрывая за осужденным дверь и не делая гордости из повседневной штатной работы.
Черное сукно вновь опустилось на мертвое, теперь по-настоящему, лицо Майи, процессия в обратном порядке направилась прочь из пивной. Никто из четы Чуркиных ни разу не обернулся в сторону заводского сторожа, тем более не предложил проститься с девушкой его мечты хотя бы у порога. Лишь один из сопроводителей, споткнувшись о приступку так, что зашатались ненадежные носилки, вспомнил упущенное и обернулся.
— Похороны завтра в семь. Вторая линия, семейный склеп «Лебединая песня», — пригласил он как бы всех присутствующих в пивной, сразу сделал следующий шаг, не желая задерживать долее.
Яромир остался у стойки. Что-то он ел, что-то пил, обстоятельства последовавших за смертью Майи часов не желал замечать, и часы эти проходили мимо него. Только с уходом последнего посетителя — отмеченным для себя пределом — Яромир позволил своему «Я» очнуться и оглядеться. В пивной их осталось двое, сам господин заводской сторож и Корчмарь. Демонический бармен стоял с хозяйской стороны, широко опираясь кулаками на цинковую окантовку, вовсе с видом негостеприимным, и вопросительно-раздраженно смотрел на Яромира. За его спиной, с живописного панно, ухмылялась дегенеративно-принужденно девушка с дубинообразной косой.
— Ну? — первым прервал тягостное молчание бармен.
Яромир не выдержал его пристальный взгляд, да и кто бы выдержал? Проглотил ледяной комок в горле, в ничтожестве своем принял позу трепетного смирения и, пытаясь найти верный тон, спросил:
— Глубокоуважаемый господин Корчмарь, простите мою бестактную и неуместную навязчивость. Вы — Смерть?
— Ты бы еще поклонился в землю! — огрызнулся Корчмарь, хотя и было заметно — глубокоуважаемый господин польщен и доволен — значит, тон выбран верно. — Сообразил наконец. Прежний прохвост Доктор — тот оказался догадливее тебя. И дальновиднее, коли драпанул из города на второй же день, как пошел снег. Ну, ты и сам об этом знаешь!
— Многоуважаемый господин… — начал было Яромир следующую фразу, но договорить не успел.
— Вот чего не терплю, так это раболепия. Я здесь слуга, а ты вроде посетитель. Поэтому останемся друг с другом на «вы», и более ничего не надо. Как прежде. И не зли меня. То есть, не злите. — Корчмарь засмеялся оговорке, ехидно в свой адрес, будто бы явился прежний демонический бармен Костик, а по существу так оно и было.
Яромир кашлянул смущенно. Но и почувствовал облегчение — не то чтобы отношение его к Костику вернулось в давнишнее русло, об этом не могло идти и речи, — зато смертоносную чашу сей час бармен ему подносить явно не собирался, уже неплохо.
— Вы думаете, наверное, что я самонадеянная дрянь? — Яромир бестолково крутил в руках пустую пивную кружку, спросил же для порядку, чтобы устранить неясность между собой и барменом. Справедливости ради надо признать — Костик ни разу за прошедшее со дня катастрофы время никак не выразил инженеру неудовольствия или осуждения, хотя видались они не однажды. — Режьте правду-матку, я стерплю. Тем более, от вас.
— Я думаю, вы — Иван-дурак, — ответствовал ему Костик, растянув лукавый рот в сардонической ухмылке. — Который из сказки.
— Не понимаю, с какой стати? — Яромир несколько обиделся. Надо же, решился открыть душу Смерти, а в результате над ним же издеваются. Сволочь все же Корчмарь, ни на грош нет в нем благочиния, приличествующего той страшной универсалии, кою он призван отображать.
