— Согласны! — прогудел хор обрубленных мальчиков.
— А что вы скажете своим надзирателям насчет сломанных замков?
— Мы их придушим первыми, — вырвалось у Гарика.
— Самыми первыми, — завизировал Бицепс.
— Мы скажем своим сволочам, что к нам ломились какие-то бомжи и мы их отвадили… Верно, ребята?
— Так тому и быть… Давайте на посошок выпьем, — предложил Татарин, однако водка кончились и расходились на сухую. Договорились встретиться с Татарином на его точке.
Карташов уезжал с неплохим настроением. Было ощущение, что он увидел долгожданный свет в конце нескончаемо длинного туннеля. Крохотную точечку, не более острия иглы, а так будоражащую весь его кроветок. «Похлещи любого батута, черт возьми!» — подумал он и впервые за многие месяцы на душе стало что-то по-хорошему разогреваться.
Когда он вернулся в Ангелово, и кружным путем попал на территорию Брода, первый, кто его встретил, был Николай.
— Где ты, Мцыри, болтаешься в такую позднь? — спросил он, кашлянув в кулак. Так он делает всегда, когда злится или волнуется.
— А разве мы на казарменном положении?
— Тебя не было на месте более двух часов, поэтому попытайся вразумительно объяснить…
— Я здесь был, на территории. Люблю помечтать под звездным небом.
— Только ты мне этой херней не забивай голову, — уже с каменным спокойствием проговорил охранник. — На небе сплошные тучи, покажи мне хоть одну звезду.
— О звездном небе я говорил, разумеется, фигурально, ты ж понимаешь… Дай лучше сигаретку, мои кончились.
Закурили. Николай более миролюбиво:
— Ты выпивши и это тебя спасает, но в следующий раз предупреждай, понял? А об этом инциденте я доложу Броду.
— И напрасно, после недавних его вывертов со стрельбой по живым мишеням, не стоит в нем будить зверя.
— А мы ведь действительно, не знаем, какими судьбами тебя занесло сюда. То, что в тот момент ты оказался на Рижском вокзале, относится к разряду маловероятных событий. Верно?
— Один случай на миллион. И скажи спасибо такой случайности, ибо только благодаря ей Броду не прострелили башку, и в результате он остался жив, а значит, и ты при нем. Так что бей мне низкий поклон, а не трахай мозги, они у меня и без тебя затраханные. Пить надо меньше …
— Я вообще не пью, — повысил голос Николай.
— Речь в данном случае идет не о тебе, но я уверен, что не без твоих фантазий в голову Брода закралась такая светлая мысль насчет меня…
— И все же, где ты сегодня был?
— Хорошо, черт возьми, скажу — ездил на Казанский вокзал, пытался снять какую-нибудь шлюху. Доволен?
Карташов развернулся и пошел к себе наверх. В комнате совершенно трезвым голосом его встретил Одинец.
— Один раз тебя Брод замочит, — сказал он и зажег настольную лампу. — Но я догадываюсь, где ты был.
— То, что сегодня выкинул Брод с пистолетом, очень напоминает белую горячку.
— Это далеко не белая горячка, а заурядная ревность. Вы с Галкой слишком долго мотались по магазинам. И я не удивлюсь, если узнаю, что там, где вы с ней любезничали, есть несколько акустических закладок. Теоретически Веня мог вас прослушивать.
— А здесь? — Карташов отвлекающе очертил рукой пространство. — Здесь тоже есть закладки?
— Тут все чисто. Можешь мне поверить на слово.
Сергей пристально взглянул на Одинца.
— Извини, Саня, тебе случайно не сорока на хвосте принесла, что мы с Галиной куда-то заезжали?
— И полтора часа обедали в «Праге»… вместе с Бандо… Хочешь, чтобы я назвал ваш график с точностью до минуты?
— Ты что же, по заданию Брода, следил за нами? — Карташов вспомнил, как Брод просил его самого «понаблюдать» за Одинцом, когда они ездили с ним на Учинское водохранилище.
— Я за вами не следил, а сопровождал, а это разные вещи, — поправляя подушку, сказал Одинец. — Ну, разумеется, не по собственной инициативе.
— И ты уже отчитался о своих наблюдениях?
— В самых общих чертах… и с учетом наших дружеских с тобой отношений. Будь спок, в моем хронометраже не указано, что вы заходили к ней домой… и после ресторана тоже…
— Значит, прессинг по всему полю? А когда я хожу в туалет, тоже работает наружка?
Одинец подошел к барчику и налил себе водки. Отпил пару глотков и не поморщился.
— Успокойся, Мцыри… То что ты был у Татарина, я узнал по тошнотворному запаху, который исходит от тебя. Так пахнет только в мужских хатах, где много пьют, курят и очень редко моются.
— Что ж, если так, то послушай, что там было…
После рассказа, Одинец прокомментировал:
— Ты, Мцыри, сделаешь великое дело, если за этих ребят заступишься. Свернешь башку Алиеву и его обнаглевшим шестеркам… Если хочешь, можем вместе устроить им небольшое Бородинское сражение. Мне — во, как надоело сидеть без настоящего дела, — Одинец протянул ребром ладони по горлу. И допил водку.
— Но для этого нам потребуется хотя бы три свободных дня.
— Два дня мы как-нибудь выкроим. У Татарина есть мобильник или хотя бы пейджер?
— Нет, конечно! Их, как в тюряге, перед сном обыскивают. Причем делают это постоянно. Но ты абсолютно прав, мобильник им нужен, в крайнем случае, пейджер, его проще спрятать…
За дверью послышались шаги. Одинец выключил свет.
— Все, — сказал он, — я откидываю копыта. Завтра похороны Таллера, на поминках и договорим…
Карташову долго не спалось. Он перебирал в памяти события прошедшего дня и постоянно возвращался к «батуту», и с этим сладким ощущением погрузился в зеленый сон — мягкий, крепкий, каким он когда-то спал в утробе матери…
Бой в Рождествено
Однако на похороны Таллера на Ваганьковском кладбище Брод поехал один. Оставив машину на улице Сергея Макеева, вплотную подходящую к кладбищу, он направился к памятнику Высоцкому. Как всегда, возле и за оградой лежали цветы, у некоторых были отрезаны головки, как страховка от кладбищенских воров. Он смотрел на скованного гитарой и чем-то еще неуловимым, возможно, простыней, на которой умер бард, или аллегорической смирительной рубашкой, и думал невеселые думы. Подошедшая к памятнику молодая пара, положила за ограду букет красных гвоздик, после чего зажгла плошку, постояла и удалилась в сторону трамвайных путей.
Брод приехал раньше, еще шло отпевание в часовне, а когда вынесли оттуда гроб с Таллером, он не сразу присоединился к процессии. Он вернулся к машине и вытащил из багажника небольшой венок, в который были вплетены тридцать две розы и сорок белых гвоздик.
Странное дело, в веренице сопровождающих Таллера людей он не увидел ни одного знакомого лица. Правда, когда впереди идущие женщины свернули налево, в узкую аллею, в одной из них он узнал жену Таллера. Рядом с ней, в черном платке, надвинутом на лоб, шла дочь… Уныние исходило от каждого сантиметра кладбищенского пространства.
