Старый хрыч хотел, чтобы в завещании было указано — сыну моему, Захару Дунилину, урожденному Двойнишникову.
— А кто это завещание увидит? — пожал я плечами. — Нотариус.
— У нотариуса есть секретарь, сидят они оба в Окружном суде, там у вас народу много, да еще и посетители ходят. Слухи бы сразу пошли, как только старик завещание принес. К чему они мне? А еще… — Дунилин замолк, а потом сказал: — Я на дом посмотрел, подумал — халупа, не дом. Добро, если бы где-то в центре стоял, там земля подороже, а тут окраина. И бревна старые, весь низ сгнил, половицы рассохлись. Крыша, хоть и железная — когда-то дорогой была, теперь ее ржа проела. Печку старую — из нее кирпичи сыплются, разбирать и новую складывать. Дом этот, может, рублей семьдесят стоит. Но чтобы семьдесят получить, венцы нижние на срубе придется менять, крышу перекрыть, печку переложить. Рамы еще оконные менять, а стекла все в трещинах. Ремонт рублей в двадцать влетит, не меньше. Без ремонта за такую халупу не больше тридцати-сорока рублей дадут. Овчинка выделки не стоит. Прикинул и говорю старику — спасибо, мол, оставайся с богом, пойду и наследства мне твоего не надо. А хмырь этот, который папашей моим назвался, вдруг заявил — понимаю, сынок, что ты огласки не хочешь. Тогда мое слово такое — я на тебя завещание составлю, упоминать про отцовство не буду. Но ты сейчас должен передо мной на колени встать, руку поцеловать и сказать — спасибо, батюшка.
Дунилин опять замолк и принялся смотреть в одну точку.
— Вы приценивались к тому, что в доме? — спросил я как бы невзначай.
— А что там ценного? Часы сломанные, их не отремонтировать, шандал бронзовый — рубля два, он только для крестьянина ценность представляет. Хлам всякий, куда мне его девать? Не самому же стоять и распродавать? Или вы про семьсот пятьдесят рублей, что в сундуке спрятаны? Деньги большие, но про них узнал, когда труп старика нашли, слухи полезли.
— Значит, потребовал, чтобы вы на колени встали. А вы?
— Просто поднялся да к двери пошел. Из-за хлама становиться перед грязным стариком на колени, да еще руку ему целовать? Так и сказал — мол, тебе не верю, дворянину вставать на колени зазорно.
Интересно, если бы Дунилин знал о деньгах, встал бы на колени?
— И ушли бы, никто не неволил, — вздохнул я. — Старик бы остался жив, и вам меньше мороки. Жили бы себе дальше сыном погибшего офицера.
— Он мне в спину захохотал и крикнул — какой же ты дворянин? Коли ты выблядок, то выблядком и останешься, как в дворянские шмотки не рядись! Услышал, сам не знаю, что на меня накатило? Туман какой-то… В глазах потемнело, словно сознания лишился, когда в себя пришел — у старика из груди кровь хлещет, у меня нож в руке. Откуда он взялся? Верно, на столе лежал, не помню.
— А зачем вы барахло и труп в колодец сунули?
— От глупости все, — горько ответил Дунилин. — Как в себя пришел, старика мертвого увидел, испугался поначалу. Бежать хотел. Но куда бежать-то? В полуштофе водки немного оставалось, допил и стал думать. Меня тут никто не видел, коли видели, так не узнают. Если мальчишку допросят, откажусь от всего. Труп отыщут, убийцу искать станут. Но где мотив? Зачем дворянину и землевладельцу старика убивать? Чего ради? Пусть полиция думает, что Антипа ограбили. Те вещи, что поценнее и на виду, в старый мешок увязал. Решил, что на улицу не пойду, выйду задами, узел где-нибудь выкину. Прошел — там колодец. Зачем куда-то таскать? Барахло на дне, никто не найдет. Потом подумал — а чего бы и самого Антипа туда не кинуть? Пусть в колодце лежит. Живет он один, кто его хватится? В избе оставить, соседи могут зайти, наткнуться. Не додумался, что колодцем, кроме старика еще кто-то пользуются. На свой-то колодец я мужикам ходить не велю.
Двойнишников, старый-старый, а тяжеленный, еле допер. Бросил труп, сам домой пошел. Озирался — не видит ли кто, не спустят ли собак? Но ничего, ни один пес не залаял. Темно уже, но луна светила — увидел, что сапоги все в крови. Помыл их в луже. Дома жена спит, слуги спят. Свечу зажег, одежду с себя снял. Осмотрел — штаны не испачкались, а вот сюртук никуда не годен. Вся грудь и бока в крови. Оставлять нельзя. Прислуга сразу к уряднику побежит. В пруду утопить? Возни много, да и пруд мелкий. Закопать, так кто-нибудь рыхлую землю увидит, откопает из любопытства. Начну жечь, так всех перебужу. Вспомнилось, что за домом мусор лежит. Его бы спалить, не успел распорядиться. Там пугало огородное валяется — жердь прогнила, надо новое ставить. Туда и отнес, рукава в перекладину вдел, старыми тряпками прикрыл.
— Умный вы человек, Захар Семенович, — искренне похвалил я Дунилина, придвигая ему бумаги. — Будьте любезны, ознакомьтесь. Если со всем согласны — распишитесь в конце. Указать не забудьте, что все верно.
[1] Эдгар Аллан По. Похищенное письмо.
[2] На всякий случай сообщаю, что крепостной, ставший рекрутом и члены его семьи, если успел жениться, становились лично свободными.
[3] Игнатьевы и Комаровские имели графские титулы.
Эпилог
Дело по обвинению Дунилина Захара Семеновича я до ума довел Какое убийство — умышленное, иное, решать прокурору. Оставалась мелочевка — получить показания жены незаконнорожденного дворянина, его прислуги и мальчишки, что относил записку.
Супругу Дунилина допрашивал сам, остальных свидетелей поручил городовым.
Елизавета Сергеевна Дунилина, как водится, ничего не знает, ничего не видела. В ночь убийства спать легла рано, утром проснулась — муж рядом.
Прислуга же показала, что барин явился поздно, долго «шебурошился», выходил из дома. Мальчишка — сынок Селезневых, со слезами рассказывал, что дед Антип его попросил никому о записке не говорить, за что дал рубль!
Городовой Смирнов, которому было поручено опросить мальчонку, со смехом сказал — дескать, он только за порог, как Варвара Селезнева принялась пороть парня. Правильно, целый рубль от родной мамки укрыл.
Кажется, все в порядке. Не то, что помощник прокурора Виноградов, но и мой научный руководитель Михаил Анатольевич не придрался бы. До меня от него сбежали два аспиранта, только я и выдержал — безропотно сносил тыканье носом в неточное использование терминов и пропущенные знаки препинания. Зато на
