к воротам кого-то другого, более важного. Тогда я повторяла всё ту же ахинею заново, делая вид, что она действительно что-то значит.
Колдовские глаза смотрели на меня — удивлённо или задумчиво. Я картинно вздыхала и добавляла:
— Со всем возможным уважением к вашим достойным предкам.
Тогда мне всё-таки отвечали:
— Приглашаю вас в дом.
Склепы были — самые разные. Их перечислил для меня Ёши: он встретил нас на выходе, весь нарядный и напомаженный, вызвался проводить меня к калитке, рассыпался в красивых словах и выписал по памяти фамилии родов, которые имели бы в городе собственные склепы. Он же объяснил, что из-за каких-то юридических разногласий колдуны не строят склепов нигде в Кланах, кроме Огица, — исключением могли быть разве что одиночные усыпальницы безродных, про которые вряд ли вообще что-нибудь кому-нибудь было известно.
Дикую речь я написала в блокноте и выучила наизусть, а потом репетировала перед зеркалом, пробуя произносить безумные слова то так, то эдак. На это и книги я потратила всё воскресенье и утро понедельника, а затем разложила на полу карту города и ползала по ней, выискивая в мелких надписях колдовские резиденции.
И вот теперь я ездила по важным, пышным домам, стены которых дышали стариной и чванством, и глядела на чужих мертвецов.
— Прошу вас, — вежливо сказал очередной колдун, моложавый смуглокожий мужчина с пышными бакенбардами и ранней серебряной сединой в иссиня-чёрных кудрях, — будьте аккуратны, здесь низкий проём…
Я кивнула и, склонившись, прошла в склеп.
Этот тоже уходил вглубь спиралью, как и большинство городских склепов, — мне пока встретился лишь один, в котором было что-то наподобие этажей с крутой лестницей в центре. Стены здесь выкрасили ярко-красным, а поверх были нарисованы белым какие-то линии и завитки. Здесь и там висели небольшие зеркала в кованых рамах и миниатюрные портреты, а таблички с именами покойников в семействе Аркеац было принято не класть на плиту, а привешивать на вбитый в потолок крюк.
Почти все старые саркофаги здесь были выполнены из желтоватого песчаника и богато украшены ракушками. Я встречала их с облегчением.
Честно говоря, я не смогла бы сказать, что стану делать, когда действительно увижу спящего в саркофаге Дезире. Узнаю ли я его? Будет ли он похож на белую статую рыцаря, глядящую безразлично на тонущий в тумане склон? Смогу ли я его разбудить — и как это сделать? Что он будет помнить, когда он проснётся?
Может быть, он вовсе забудет и меня, и всё остальное. А может быть, наоборот: вспомнит решительно всё и станет тем Филиппом, которого так хотела видеть в нём Юта.
Не так и важно, будет ли для меня место в его новой жизни. Я ищу его вовсе не для того, чтобы что-то от него требовать или даже получить просто так; сложно сказать даже, хочу ли я и дальше касаться той страшной, хаотичной действительности, которая кажется детям Луны жизнью. Я хожу по затхлым чужим склепам не потому, что чего-то хочу. Я просто знаю, что если не стану этого делать — не смогу так же ровно смотреть на себя в зеркало.
Иногда низко — делать низкие вещи. Но бывает и так, что не делать — тоже низко; даже если ты по правде и не обязан, даже если ты имеешь полное право развернуться и уехать, как уехал из Марпери Гай, не пригласив меня даже в гости.
Я могу, конечно, не делать всего этого. Найти новую работу, а то и вовсе — отправиться на деньги Дезире куда-нибудь к побережью, купить крошечный домик и растить там кабачки, а по утрам слушать, как шумит море. Я могу построить себе новую, красивую жизнь, куда лучше прежней, и никогда больше не вспоминать о лунном и том, что он может и не проснуться. Только это буду не я, если я так сделаю. Это будет кто угодно — но не я.
— …с шестидесятых годов прошлого века в роду Аркеац приняты саркофаги в металле…
Я моргнула и натянуто улыбнулась.
Гробницы из песчаника и правда закончились: вместо них теперь стояли массивные металлические монстры, укрытые богатым кованым декором. Около десятка из них были всё в тех же бледно-жёлтых тонах, а дальше родственники покойников решили дать волю фантазии: появились и серебро с чернением, и даже странные гладкие листы с нефтяными разводами.
А почти в самом конце склепа стоял он. Бронзовый саркофаг с золотыми узорами.
— Здесь покоится Наама Аркеац, — с готовностью сказал мой спутник. Вообще-то он представился, но я, к собственному стыду, мгновенно забыла его имя. — Младшая дочь Адасы Аркеац, одной из лучших спиритуалисток нашего времени. К сожалению, нить жизни Наамы оборвалась очень рано.
На стене над саркофагом висело под стеклом пышное красное платье, богато украшенное кружевом.
— Свадебное, — пояснил колдун, проследив за моим взглядом. — Наама была в нём на прощании, такова традиция.
— Скажите, — я облизнула губы, — его можно… открыть?
— Саркофаг, вы имеете в виду?
— Да.
— Именно этот? Наамы?
Я вдохнула поглубже и сказала:
— Да.
Несколько мгновений мужчина смотрел на меня с лёгким сомнением, но потом пожал плечами и кивнул.
За эту неделю я узнала о погребальных традициях колдунов больше, чем за всю прошлую жизнь, — и большая часть из них казалась мне порождением какого-то больного разума. Мертвеца умывали и гладко причёсывали, а лицо облепляли специальной клейкой массой, чтобы сделать потом слепок для посмертной маски. У покойников отрезали ушные раковины и запихивали их в банки с формалином; в некоторых родах вынимали внутренности и рассовывали по отдельным сосудам; где-то было принято обривать труп налысо. И абсолютно везде тело стремились сохранить настолько долго, насколько это возможно. В ход шли хитрые заклинания и артефакты, а ещё — странные растворы для бальзамирования, в которых и хранилось тело.
Колдовской саркофаг был по сути своей посмертной ванной, закрытой сверху для того, чтобы избежать испарения жидкости.
— Это сложное зрелище, — предупредил меня колдун.
А затем отщёлкнул запоры, — саркофаг отозвался тихим присвистом, — и сдвинул крышку в сторону.
Чаша саркофага оказалась металлической и теперь была вся покрыта какими-то хлопьеобразными отложениями. А внутри неё лежало вспухшее, неприятно-белое, склизкое на вид тело.
Я посмотрела в лицо покойницы и поняла, что задыхаюсь. Колдун невозмутимо протянул мне надушенный платок, а сам задвинул крышку обратно, закрыл замки и кинул какие-то короткие чары в артефакт, установленный в изголовье.
— Наама Аркеац была признанной красавицей, в семье сохранились её прижизненные фотографии.
Я поглубже вдохнула через платок и отказалась смотреть.
В склепе обнаружился ещё один саркофаг
