«Верно, — подумал я. — Практика показывает, что маньяк никогда не останавливается на одной жертве. Напротив, многие из них, попробовав крови впервые, бросаются в кровавый поток с головой. Если маньяка не остановить — сам он не остановится никогда. Живущее в нем чудовище все время требует новой крови, новых сильных ощущений».
— Хорошо, — согласился я, — поехали поработаем в адресе. Может, чего и надыбаем.
И мы поехали в адрес, прихватив с собой Зудинцева.
* * *
Мы поехали. Город лежал серый, вымороченный, в автомобильных пробках. Зверев ткнул пальцем в магнитолу, включил «Шансон». Какая-то Вера заказала для своего молодого человека песню про «Кресты»… Нормальный выбор. Потом пошел блок новостей с рассказом о нью-йоркской трагедии. Потом мы приехали и нашли огромный шестнадцатиэтажный дом на восемьсот квартир. По самым приблизительным оценкам в нем обитало не менее двух с половиной тысяч человек, сотня собак и пара сотен кошек. В таких домах с населением в целый поселок люди зачастую живут рядом годами и не знают друг друга.
Первая же подвернувшаяся бабулька показала нам подъезд, где произошло убийство. Зверев с ходу завел с ней разговор. По существу старушка ничего не знала, но уверенно заявила, что девушку зарезали евреи.
Обычай у них такой — христианских младенцев резать «на Пасху».
— Э-э, бабушка! Пасха-то когда была?
— У жидов каждую субботу Пасха, — ответила бабуля убежденно.
В лифте мы поднялись на тринадцатый этаж. Как водится, лифт был расписан похабщиной, названиями рок-групп и носил следы неумелого поджога. Лестницами в этих огромных домах почти не пользуются.
За исключением тех случаев, когда ломаются лифты (их в каждом подъезде два — пассажирский и грузовой).
Итак, лифт поднял нас на тринадцатый этаж. Мы вышли и оказались в лабиринте расходящихся коридорчиков-тупичков с дверьми квартир почти сплошь стальными.
Еще лет десять назад стальных дверей в наших домах не было вовсе, и выражение:
«Мой дом — моя крепость» казалось образным. Теперь оно приобрело буквальный смысл… Неужели никто из обитателей квартир тринадцатого этажа не слышал, что происходит на лестнице?
На лестницу вела дверь с матовым армированным стеклом. Мы вышли и оказались в гулком бетонном геометрическом пространстве из стен ступеней. Ярко горела электрическая лампочка. Окон здесь не было.
Были пыль, страх и задавленное эхо. Я подумал, что если каждый день ходить по этой лестнице, по этому воплощенному кошмару, то через год можно стать законченным неврастеником и начать шарахаться от собственной тени.
— Ага, — сказал Сашка, — вот оно!
И мы увидели бурые пятна в углу — на полу и на стене. На полу — большие, на стенах — брызги… Господи, подумал я, почему же их не смыли?
— Почему же кровь-то не смыли? — спросил я.
— А кому это надо? — сказал Зверев, пожимая плечами.
Мы «полюбовались» на следы крови и, разумеется, никакой полезной информации не получили… Судя по тому, как высоко — на высоте примерно полутора метров — находились брызги, можно предположить, что первые удары жертве были нанесены, когда она еще стояла на ногах… Первые. А всего их было тридцать четыре! Господи, да он же был по уши в крови…
— Убийца, — сказал Сашка, — наверняка очень сильно перемазался кровью. В таком виде ему было затруднительно отсюда сваливать. Даже ночью.
— Почему ночью? — спросил я.
Ответил Жора Зудинцев:
— Потому что убили ее около полуночи.
Ты же, Андрюха, не дослушал разговор с экспертом, убежал.
Мы вышли на балкон и закурили. Здесь дул ветер, было холодно, но все равно значительно уютнее, чем там, в бетонной ловушке с неживым, полузадушенным эхом…
Внизу лежала огромная автостоянка, шагали маленькие человечки…
— Если он был так сильно окровавлен, — сказал я, — то ему действительно было очень опасно куда-то ехать… Возможно, он живет рядом?
— Возможно, — кивнул Зудинцев. Он запахнул куртку поплотнее. — Возможно, что прямо в этом доме.
— А возможно, он был на машине, — сказал Зверев. — Хоть и весь в кровище, а сел себе и спокойно уехал.
— Или выбросил во дворе окровавленную одежду, — сказал я.
— Или был в таком состоянии, что ему было на все наплевать, — сказал Зудинцев. — Например, обкуренный в полный умат. Или пьяный. Или просто перевозбужденный.
И он пошел, как был.
— Кстати, — спросил я, — а относительно жертвы: исследование на наркотики еще не делали?
— А чего его делать? — сказал Зудинцев. — Митрофанов говорит, у нее сплошные дороги {Дороги (жарг.) — следы от инъекций} на руках…
Значит, все подтверждается — наркоманка. Что ж? Тут ничего удивительного нет — все, как ожидалось.
— Ладно, — сказал Сашка, — нечего гадать. Надо идти по жильцам. Или найдем следы, или нет.
Он швырнул окурок вниз, и мы пошли работать. Мы отработали сначала тринадцатый этаж, потом — двенадцатый и четырнадцатый. Потом — все остальные квартиры в подъезде. Мы осмотрели все этажи и все балконы. Мы осмотрели даже помещение лифтовой, замок которой Зверев ловко открыл миниатюрным брелоком-отмычкой.
Ничего мы не нашли и никакой информации от жильцов не получили. Нам вообще открывали очень неохотно или не открывали вовсе… иногда обещали вызвать милицию.
В десятом часу вечера мы закончили. Было очевидно, что отработали впустую.
— Надо пробить телефоны по номерам квартир и опросить соседние подъезды по телефону, — сказал Зверев.
— Каширина озадачим, — ответил я. — Жора у нас в Болгарию завтра летит.
— Счастливый… — усмехнулся Сашка. — Надо бы еще в Красноармейское РУВД съездить, пообщаться с убойщиками…
— Вместе поедем, — сказал я. — Меня начальник приглашал…
Я рассказал о своем разговоре с полковником Крыловым. Зверев обрадовался:
— О! Это же отличный повод нарисоваться в РУВД и потолковать со Светкиным хахалем.
— Он не хахаль, — ответил я. — Он воздыхатель.
— Какая разница? С утра берем с собой Светку и едем.
В этот момент Завгородняя позвонила сама (а сказано: не поминай черта — он не появится) и победно заявила, что список во-енно-ис-то-ри-чес-ких клу-бов го-тов.
— Молодец, — похвалил я. — Много их там набралось?
— До фига, — ответила она очень конкретно. — Список лежит у тебя на столе.
— Норманнские клубы в нем есть?
— Какие-какие?
— Ох, Света, Света! С «красным орлом» разобралась?
— Нет. А зачем?
— Ладно, завтра с утра поговорим. В десять ноль-ноль я, Светлана Аристарховна, за тобой заеду.
