выходила из ванной, и раздавила ее. Может быть, порезала ногу, но ей было все равно. «Появилась боль, появилось больное место — от этого ей должно было стать легче», — подумала Джейн. В руке она по-прежнему держала камень, подаренный отцом. Как нелепо, что он придумал назвать его «драгоценным камнем жизни». Блик желтовато-зеленого света отражался в осколке разбитой бутылки на полу ванной. Когда отец в спальне поднес камешек к свече, в нем вспыхнул такой же желтовато-зеленый блик. «Если бы мама была еще жива, она бы, конечно, из дала какой-нибудь звук, звук жизни. Она бы удивилась, что мы с Кэтрин шатаемся по дому, поднялась бы и подошла к двери спальни, чтобы узнать, в чем дело», — подумала она с тоской.
Кэтрин уложила Джейн в свою постель в маленькой комнате позади кухни, а потом пошла наверх, чтобы привести кое-что в порядок. Выяснять тут было нечего. Она оставила в кухне свет, и комната прислуги была освещена его отблеском, просачивавшимся сквозь открытую дверь.
Кэтрин отправилась к спальне Мэри Уэбстер, без стука открыла дверь и вошла. Горела лампа, и видно было, как женщина, которая не желала больше жизни, пыталась лечь в постель и умереть, благопристойно завернувшись в простыни, — и как у нее ничего не вышло. Высокая стройная девушка, которая однажды на вершине холма отказалась от любви, угодила в лапы к смерти прежде, чем успела этому воспротивиться. Ее тело даже не полностью лежало на кровати, оно билось, извивалось и в конце концов сползло на пол. Кэтрин приподняла его и уложила на кровать, а потом пошла за влажной тряпкой, чтобы умыть изуродованное, вылинявшее лицо.
Затем ее посетила какая-то мысль, и она убрала тряпку. С минуту она стояла посреди комнаты и осматривалась. Ее лицо тоже очень побледнело, она почувствовала себя больной. Она выключила свет, пошла в спальню Джона Уэбстера, и закрыла за собой дверь.
Свечи все еще горели перед изображением Пресвятой Девы, и она взяла маленькую картинку в рамке и убрала ее на верхнюю полку в шкафу. Затем задула одну из свечей и отнесла ее, вместе с другой, зажженной, вниз, в комнату, где ждала Джейн.
Служанка подошла к шкафу, достала еще одно одеяло и накинула Джейн на плечи.
— Я, пожалуй, не стану раздеваться, — сказала она. — Просто посижу вот так с тобой рядом на кровати.
— Ты уже все поняла, — сказала она как-то невозмутимо, усевшись и положив руку Джейн на плечо. Обе женщины были бледны, но тело Джейн больше не трясло.
«Если мама умерла, то по крайней мере я не осталась одна в доме с покойницей», — подумала она с благодарностью. Кэтрин не рассказала ей ничего толком о том, что видела этажом выше.
— Она мертва, — сказала Кэтрин, и после того, как они обе переждали минуту в молчании, начала обдумывать то, что пришло ей в голову в спальне наверху, пока она стояла рядом с мертвой женщиной. — Не думаю, что твоего отца попытаются как-то в это втянуть, но могут, — сказала она задумчиво. — Я такое уже видела однажды. Один человек умер, и после его смерти кое-кто попытался объявить его вором. Знаешь, что я думаю, — лучше бы нам посидеть с тобой тут до утра. А потом я позвоню врачу. Мы скажем, что ничего не знали о случившемся до тех пор, пока я не позвала твою мать к завтраку. Понимаешь, к тому времени твой отец уже уедет.
Две женщины молча сидели рядом и смотрели на белую стену.
— Думаю, нам обеим лучше будет вспомнить, что мы уже после ухода отца слышали, как мама ходит по дому, — прошептала Джейн.
Приятно было сказать так — и сделаться незаменимой для плана Кэтрин, которая собиралась спасти отца. Ее глаза блестели, и было что-то лихорадочное в ее теперешнем стремлении понимать все с предельной ясностью, но она по-прежнему всем телом прижималась к телу Кэтрин. В ладони она все так же стискивала камень, подаренный отцом, и теперь, если даже легонько надавить на него пальцем, все равно она чувствовала в ноющем уголке мягкой ладони успокаивающий трепет боли.
5
Две женщины сидели на кровати, а тем временем Джон Уэбстер шел по тихим пустынным улицам к железнодорожной станции вместе со своей новой женщиной Натали.
«Фу, ну и черт, — думал он, с усилием продвигаясь вперед. — Вот это ночка! Если весь остаток жизни у меня будет столько же забот, как в последние десять часов, то мне и продохнуть будет некогда».
Натали молча несла чемодан. На улице не было ни единого освещенного дома. Джон Уэбстер перешагнул ограду и пошел по узкой полоске травы между мощеным тротуаром и проезжей частью. Ему нравилась мысль, что вот он бежит из города, а его шаги совершенно беззвучны. Как это было бы славно, если б они с Натали были какими-нибудь крылатыми существами и могли улететь, никем не замеченные в темноте.
Натали заплакала. Что ж, ничего такого в этом не было. Она плакала негромко. На самом деле Джон Уэбстер даже не знал наверняка, что она плачет. И все-таки знал. «Как бы то ни было, — подумал он, — когда она плачет, ей удается сохранять достоинство». Сам он пребывал в настроении довольно равнодушном. «Какой толк думать о том, что я сделал. Что сделано, то сделано. Я начинаю новую жизнь. Даже если б я захотел, назад ходу нет».
В домах на улице было тихо и темно. Во всем городе было тихо и темно. Люди в домах спали и видели всевозможные нелепые сны.
Вообще-то он думал, что в доме Натали нарвется на какой-нибудь скандал, но ничего подобного не произошло. Старуха мать была совершенно великолепна. Джон Уэбстер почти пожалел о том, что никогда не был знаком с нею лично. В страшной старухе было нечто очень похожее на него самого. Шагая по полоске газона, он улыбался. «Вполне, вполне может статься, что в конце концов я сам превращусь в старого нечестивца, в обыкновенного старого греховодника», — думал он почти
