и по толпе прокатывается легкий смешок.
Герцог буравит его суровым долгим взглядом. «Я совершил страшную ошибку... — думает Серджио. — Он не любит, когда его перебивают». Но оплошность уже допущена, так что он стоит на своем.
— Вас я тоже угощал своими блюдами, не раз и не два, — напоминает он.
За спиной слышится шепотом spaghetti vongole и ответное хихиканье. Серджио требуется все его самообладание, чтобы не повернуться.
Он смотрит герцогу в глаза, сколько хватает сил, но, когда повисшая между ними тишина становится слишком тягостной, он все же опускает взгляд.
Татьяна с помощью пульта прокручивает изображения вечеринки на вспыхивающих один за другим экранах. Показывая того или иного гостя, она выкладывает о нем страшную правду:
— Так. Этот пару лет назад избавился от первой жены и с тех пор ищет по каталогам вторую.
— Каталогам?
Татьяна качает головой.
— Эскортниц.
— Кого?
— Девочек по вызову.
Мерседес растерянно пожимает плечами.
— Да господи, Мерси! Проститутки! Первая жена для проформы, вторая для секса, третья для статуса. Сама посмотри! Посмотри на них! В этом доме полно шлюх! Putas!
Мерседес еще никогда не слышала, чтобы кто-то так буквально употреблял эти слова. Все putas, которых наказывают solteronas, насколько ей известно, скорее могут называться так разве что метафорически. Она внимательно всматривается в экраны. Замечает, что пассажиры яхт — по крайней мере дамы — кучкуются вместе небольшими группками.
Татьяна показывает на стайку женщин, которые не так уж отличаются от матери Мерседес и ее подруг, но выглядят куда дороже. Явно чувствуя себя не в своей тарелке в пышных нарядах, они провожают взглядами расхаживающих по залу мужчин.
— Первые жены, — говорит она. — На них женились еще в молодости, или когда у мужчины еще не было денег, чтобы сделать более амбициозный выбор в плане внешности. Ничего плохого в них нет, конечно. Большинство из них — самые добрые женщины из всех, что у них еще будут в жизни. Но в реальном мире доброта не имеет значения.
Мерседес становится грустно от ее слов.
— Видишь этот взгляд? Этот затравленный вид? Это лицо женщины, которая точно знает, что вскоре ее обменяют на новую модель. Как правило, эти глупые сучки слишком благородны, чтобы побороться за достойную компенсацию.
Мерседес отвернулась от экранов и в изумлении смотрит на Татьяну. «Как ты стала настолько бесчувственной? И какой женой была твоя мать?»
В какой-то момент все слишком выдохлись, чтобы танцевать дальше, и они с хохотом плюхаются обратно на диваны. Света с Себастьяном теперь держатся за руки. Донателла слегка разочарована этим. Когда они танцевали и он касался ее бедер своими, она вроде как почувствовала, что между ними пробежала искра. Ну и ладно. Это ведь просто игра, правда? Флирт. В отличие от обитателей Кастелланы, они не воспринимают все всерьез. Боже милостивый, да если бы кто-нибудь увидел, как местные парень с девушкой вот так держатся за руки, то тут же начался бы обратный отсчет к помолвке.
«Неудивительно, что многие так несчастливы в браке, — думает она. — Как мои родители. Давление. Никакой возможности пофлиртовать, повстречаться, прикинуть варианты. Не думаю, что мама даже за руки хоть с кем-то держалась до отца. Я хочу большего. Я хочу увидеть мир».
— И чем же мы теперь займемся? — спрашивает, кажется, Каспар.
Кажется, Кристоф — у всех имена на «К», как тут запомнить! — проворно бросается к маленькой купели со льдом у подножия рожкового дерева и берет оттуда еще две бутылки шампанского. Запасы нескончаемы.
— Правда или действие! — кричит кажется-Кристина.
— Да ты вечно предлагаешь в нее сыграть! — стонет кажется-Дмитрий.
— А мне нравится, — говорит кто-то.
— Тогда поехали, — доносится еще чей-то голос, и бокал Донателлы то ли в пятый, то ли в шестой раз, наполняют до краев.
У Донателлы немного кружится голова. Но это же так весело.
— Ладно, но раз ты предложила, то с тебя и начнем. Правда или действие?
— Правда, — отвечает кажется-Кристина.
— Супер! Ладно... Кто из нас тебе нравится?
— Конечно же, ты, дорогуша.
— Нет, надо говорить правду, — говорит кажется-Света, и все смеются.
— Это и есть правда, дорогуша!
Хор отрицаний.
— Скажи правду, Кристина, иначе мы не будем играть.
На лице девушки чуть проступает серьезность.
— Ладно. Раз так, то Джамал. Мне нравится Джамал.
Опять поднимается хор голосов, на этот раз одобрительных. Джамал с показным видом теребит галстук.
— Когда подойдет моя очередь, я точно выберу действие, — говорит он, подмигивая Кристине. — Так, а теперь наша новенькая. Правда или действие?
Ее застали врасплох. Такого она не ожидала. «Выбрать правду нельзя. Мне просто нечего сказать. Они все такие утонченные. Стоит им узнать, какая скучная на деле моя жизнь…»
— Действие, — отвечает она.
— Вторая жена, — говорит Мерседес.
Шок прошел, и игра даже начинает ей нравиться.
— Правильно, — отвечает Татьяна. Она указывает на женщину, лицо которой застыло благодаря неуклюжей пластической хирургии, и ее кожа натянулась так, что она с трудом может открыть глаза.
— О-о-о. Даже не знаю.
На некоторых третьих женах явно заметны следы стараний специалистов, но эта точно перещеголяла всех остальных. Губы у нее выглядят так, будто ее ударили, а волосы сухие, как прошлогоднее сено.
— А вот это, — говорит Татьяна, раскачиваясь взад-вперед в кресле, — особенно трагичный образец первоженства. Это первая жена, которая не желает сдаваться без боя. Либо так, либо это пластика-из-мести. Хотя я уверена, что все же первый вариант.
— Но почему? Зачем так с собой поступать?
— Ох, боже, — отвечает Татьяна. — Порой эти ребята просто обожают, когда их жены выглядят так, будто пережили пожар. Придает им значимости.
— А твой отец? — спрашивает Мерседес. — Он тоже в поиске?
У Татьяны застывает лицо. Не моргая, она переключается с одного экрана на другой.
— Только через мой труп, — говорит она. — Ой, смотри-ка, вот интересный экземпляр.
С порога разносится рев:
— Татьяна!!!
Они подпрыгивают на месте. Татьяна роняет пульт. На пороге стоит Мэтью Мид — раздутый, как людоед.
— Какого черта ты здесь делаешь?! — орет он.
— Я только...
— Господи!!! Ты что, совсем, на хрен, сбрендила?
— Прости меня, папочка.
В ее голосе слышится непривычная покорность. Она забивается в кресло, как побитый щенок.
Мэтью тяжело вваливается в комнату и грозно нависает над дочерью.
— Никогда так больше не делай! — вопит он. — Ты слышишь меня? Сюда никому нельзя! Никому! — Он поворачивается к Мерседес. — Проваливай. Черт подери, пошла вон отсюда, мелкая сучка! Забудь, что ты вообще видела эту комнату. Capisce?
Мерседес в ужасе. Таким она его никогда не видела. Ни разу не видела, чтобы он орал на Татьяну, которая, судя по всему, не на шутку потрясена. Его зубы оскалены, а глаза превратились в две узкие щелочки. Как змея перед броском. Мерседес кивает и начинает подниматься со стула. Но рука величиной с окорок обрушивается ей на плечо и вдавливает обратно в сиденье.
— Ты никогда не видела это место, — вдалбливает он ей, — и даже не догадываешься о его существовании.
Мерседес энергично кивает.
— Я не шучу, — продолжает он. — Если я когда-нибудь услышу о нем от кого-то, то точно буду знать, что рассказала о нем ты, Мерседес Делиа.
