— Все так говорят. И все врут.
Теперь у него в руке был нож.
— Ты хочешь убить Генри?
— Само собой.
— Тебе понадобится моя помощь.
Борода насмешливо фыркнул:
— На кой мне твоя помощь?
Он отпустил подбородок репортера, но продолжал стоять вплотную к нему.
— Давай, братец Фрингс, спасай свою шкуру.
Фрингс судорожно вздохнул.
— Тебе же нужно будет убраться из города. Ну, после того как ты его убьешь. — Фрингс старался говорить убедительно, хотя никакого плана у него не было. — Я тебе помогу. Ведь понадобится прикрытие, чтобы отвлечь копов.
— И все? Маловато будет.
— Я напишу статью об этих полях. О тебе, об этой травке. Тебя станут разыскивать — здесь или в городе. Это же отвлекающий маневр, понятно? А ты тем временем смоешься. Убьешь Генри и исчезнешь. В городе начнется суматоха, и ты сможешь свалить.
Борода задумчиво сдвинул брови, потом кивнул и подошел к своим.
— Слыхали, что репортер несет? Что скажете?
Мужчины молчали, боясь промахнуться с ответом.
Борода повернулся к Фрингсу.
— Ладно. Живи пока. Иди в свою газету и пиши. Только давай побыстрее.
Фрингс с готовностью кивнул. Борода опять подошел к нему.
— Вот что я тебе скажу, братишка. Когда вернешься в город, не пытайся надуть брата Бороду. Даже не думай об этом. Потому что я могу сделать кое-что такое, что враз тебя образумит. У тебя ведь есть подружка-певичка. Если нагреешь меня, поеду в город и найду ее, понял? И позабавлюсь с ней на всю катушку. Круто позабавлюсь. Усек?
Фрингс молча смотрел на него. Подняв с земли ружье, Борода покрутил головой.
— Ну прямо разбирает меня кого-нибудь пришить.
При этих словах «фермеры» как-то сжались.
Держа ружье за ствол, Борода подошел к дереву и стал молотить по нему прикладом, пока тот не отвалился. В руках у Бороды остался один ствол, который он с силой забросил в кусты. Пахан обливался потом и тяжело дышал, глаза вылезли из орбит, рот перекосился от ярости.
Подойдя к Фрингсу, Борода ткнул его пальцем под подбородок и приблизил лицо, так что их носы почти соприкасались.
— Пиши свою статейку, или, клянусь Богом, я найду твою девчонку и испорчу ей личико.
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
Подвал трудно было узнать — из святилища, где священнодействовал Паскис, он превратился в оживленный офис. Теперь здесь обитали приставленные к Паскису надсмотрщики, машинистки и полицейские, периодически увозившие обработанные дела. Паскис чувствовал себя как солдат, который, вернувшись с войны, обнаружил, что в его доме поселились чужие. Мир, в котором он чувствовал себя так комфортно, был разрушен и никогда уже не будет прежним.
Весь день он подбирал папки с делами, выполняя заявки департамента полиции и загружая работой машинисток. Один из его опекунов занялся журналами учета. Паскис честно пытался объяснить, как там все устроено, но у него не возникло впечатления, что парень хоть что-нибудь понял. Обычно архивариус мучительно страдал в таких ситуациях, однако сейчас воспринял это как некое малозначительное обстоятельство. Он просто перестал реагировать на такие вещи.
Гораздо больше его волновала судьба дел, которые уже прошли через руки машинисток. Куда их отвозили? Паскис пытался расспрашивать своих надсмотрщиков, но те проявили полную неосведомленность, которая показалась ему неискренней. Правда, один из полицейских был более откровенен.
— Мы отвозим их в мусоросжигательную печь в Низине.
При этом известии у Паскиса перехватило дыхание. Значит, в архиве не останется ничего, кроме текстов, которые машинистки набивают на эти странные листы. Полицейский, на вид совсем мальчишка, попытался ободрить расстроенного хранителя:
— Вам повезло с этой машиной, мистер Паскис. Теперь будет гораздо легче работать.
Паскис что-то вымученно хмыкнул. Поглощенный невеселыми мыслями, он лишь в общих чертах уловил смысл сказанного. Как объяснить, что эта машина просто переехала его жизнь? Сумеет ли этот мальчик понять чувства газетного художника, которого вдруг заменили фотографом? Как объяснить, что это делает информацию сухой, обезличенной? Ведь фотография не имеет живой души рисунка. Но, даже поняв это, молодой полицейский вряд ли сумел бы влезть в шкуру Паскиса. Разве ему понять, что, сочетая логику и интуицию, архивариусы на основе строгой методики преобразовали многочисленные разрозненные факты в систему, которая сама по себе являлась бесценной информацией? Сколько людей сумели это понять, оценить? И сколько могли бы понять, если бы Паскис попытался им объяснить?
Машинистки начали с дел, относящихся к 1926–1931 годам, то есть к периоду, когда после «именинной бойни» была уничтожена Белая банда и в действие вступил план «Навахо». Это вселяло особую тревогу, поскольку кое-что в этих делах было подправлено. Проклятая машина проглотит ложную информацию и сделает ее официальной, подделанные документы сгорят. Обнаружить обман будет невозможно. Паскис уже не сможет привлечь внимание к слишком новой бумаге в старых делах или доказать, что почерк в документах не принадлежит ни одному из переписчиков, работавших в то время. Машина станет выдавать «официальную версию», которую невозможно будет опровергнуть.
Паскис стал размышлять о судьбе других дел. Изменят ли при печатании те, которые еще не успели подделать? Ведь прочитать весь напечатанный текст невозможно. На виду лишь одна строчка, все остальное находится внутри машинки. Всерьез озаботившись этим обстоятельством, Паскис все утро провел в поисках нужной стратегии.
Перед обедом, ускользнув от неусыпного внимания своих опекунов, Паскис прочел дело Лезнера, гангстера из Белой банды. Потом отдал папки машинисткам вместе с другими.
В полдень он заявил, что обедать не будет, а останется в архиве и отдохнет, поскольку день сегодня выдался особенно тяжелый. Надсмотрщики ничего не имели против и попросили охранника принести им обед в хранилище. Паскис с листком бумаги и карандашом устроился за столом в «конюшне» — там, где хранились все справочные материалы. На листке он нарисовал клавиатуру машинки. Положив на нее пальцы, определил, как печатается каждая буква и какие при этом производятся движения. Указательный палец правой руки движется вверх — это «г». Тот же палец вверх и влево — это «н». Тот же палец вниз — это «т». Ну и так далее.
Паскис сидел на стуле, закрыв глаза и максимально сосредоточившись. Издали могло показаться, что архивариус задремал. Он мысленно повторял буквы, соответствующие движениям пальцев. Левый указательный палец вправо, левый указательный палец вверх, правый указательный палец вниз и влево. Получается «нет». Паскис попробовал другую комбинацию движений — получилось «полиция». Он стал усложнять слова, потом составлять целые предложения. Освоив методику, он начал увеличивать скорость, пытаясь дойти до пятидесяти слов в минуту. Для этого потребовалось двадцать минут интенсивных умственных усилий. Но главная проблема заключалась в том, что все эти движения будет делать кто-то другой.
