не послужили причиной возвращения к язычеству этих схизматиков. — Луи был рад возможности вернуться к привычному французскому языку.
— Каким же образом?
— Вы обладаете способностью нравиться людям, Жорж. В свете вы произведёте фурор. Прекрасный, как Аполлон, строгий, как Артемида, играющий словами как Гермес, мудрый подобно Афине, горячий, словно Гефест, любвеобильный подобно Зевсу — вы предстанете как половина пантеона олимпийцев разом.
Юноша рассмеялся.
— Ценю столь лестное мнение о собственной особе, барон. А вы льстец!
— Я дипломат.
— Верно, это одно и то же. Однако же, для покорения света в любой стране, даже столь дикой, как Россия, недостаточно предстать, будучи никем.
— Вы видите в этом сложность?
— Определённое затруднение, признаюсь честно. Потому я и зашёл к вам столь бесцеремонно... О, да, я помню вашу настойчивость в просьбах отставить церемонии, но в те дни я болел, и это всё же иное.
— Честность — добродетель, и я последую вашему примеру, Жорж.
— Вы желаете быть добродетельным?
— С вами — да, дорогой друг.
— Чем же я заслужил такую честь, как дипломатия добродетели от дипломата?
— Эти каламбуры бросят к вашим ногам половину дам Петербурга.
— Всего половину? — Жорж капризно надул губы. Геккерн залюбовался.
— Другая падёт ещё и от вашего облика, нет сомнений.
— Эх, барон, ваши бы слова...
— Вы сомневаетесь? — посланник был по-настоящему удивлён подобным недоверием.
— Позволю себе капельку сомнений. Маленькую, чтобы не оскорбить вас.
— А я уже по сути выполнил обещанное.
— Выполнили?
— Да. Я был у государя и результат...
— Что же? — юноша нетерпеливо подался вперёд. Лицо его приобрело требовательное выражение ребёнка, желающего конфету.
— Не заставил себя ждать. Вы теперь, Жорж, не просто Дантес, а корнет гвардии.
— Вот как!
— Прочтите и увидите сами.
— Ах! — с досадой воскликнул юноша, жадно схвативший было бумагу. — Я не знаю русского языка!
— Пустяки. Это приказ о вашем зачислении в кавалергардский полк в чине корнета.
— Кавалергарды ведь гвардия внутри гвардии! — порозовел от удовольствия Жорж.
— Верно. И вы можете убедиться, что я держу слово.
— Вы дьявольски любезны, барон. Но...
— Вас что-то беспокоит?
— Служба в гвардии, ещё и такой — недёшево! А вам, как никому, известны мои обстоятельства.
— Вам назначено скрытое жалование — из личных средств императора. Не бог весть что, но для поддержания статуса вполне достаточно.
— Даже так?!
— Именно.
— Но чем... почему? Отчего ко мне проявлена столь особая милость? Я молод, но не глуп. Монархи — люди прижимистые. В чём же дело?
— Вы удивительно наивны порою, дорогой друг, не примите, ради бога, за насмешку. Разумеется, потому, что за вас попросили.
— Хотите сказать, что посланник страны, от которой только что оторвали половину, настолько влиятелен при дворе северного царя, что тот выполняет подобные просьбы? Не шутите так, барон, вам не идёт.
— Но разве я сказал, что государь отнёсся с вниманием к моей просьбе? Я лишь сказал, что за вас попросили. Передал слова — не более того.
— Ничего не понимаю, — Дантес нахмурился, став ещё более очаровательным, стоило ему перестать позировать. — Но кто ещё здесь мог замолвить за меня словечко?
— Вероятно, те, кому небезразлична ваша участь, милый Жорж.
— Но кому?
Геккерн вздохнул, стараясь отвлечься от созерцания красоты юноши — в данный момент это мешало делу. Эту партию следовало провести безупречно, и он одёрнул себя.
— А как вы думаете, дорогой друг?
— Говорю же вам — я не представляю.
— Но сложите всё воедино. Франция... неудачный пример. Однако и там вы могли заметить, с какой лёгкостью перед вами открылись двери академии Сен-Сира.
— Ничего особенного, — пожал плечами Дантес.
— Вы так считаете в силу достоинства молодости, — мягко упрекнул его Геккерн, — пусть. Но далее, после всех приключений, что выпали на вашу долю, когда вы лежали больным... вас нашёл я.
— И я ценю ваше участие, можете не сомневаться, — нетерпеливо произнёс юноша.
— А после пообещал пристроить ко двору русского царя. Я обратился к нему с просьбой, и он отнёсся к ней благожелательно. При положении моём — вы верно заметили — не столь существенном, как хотелось бы.
— Вы сказали, что передали чьи-то слова, — медленно произнёс Жорж, — но этот кто-то явно повыше вас. Кто может быть выше посланника? Только... — он осёкся, с изумлением глядя на барона.
— Браво, мой юный друг, — негромко ответствовал тот, — вы весьма быстро разобрались в деле.
— Но какое отношение имеет ко мне ваш господин, его величество...
Геккерн молчал, наслаждаясь тем, что читал юношу, словно открытую книгу.
«Рыбка заглотила наживку, — думал барон, — сейчас узнаем, из какого ты теста. Что выберет прекрасный юноша? Откажется верить или откажется от родителей? Что для тебя весомее, Жорж Дантес? Честь твоей матери, твой отец или фантомная иллюзия быть бастардом его Величества?»
— Я... сын короля? — нерешительно и тихо озвучил юноша мучившую его мысль.
— Я ничего подобного не говорил, друг мой.
Дантес почувствовал, что задыхается.
— Сын короля, сын короля, — повторил он несколько раз, пробуя эти слова на вкус. — Вот оно что.
— Вы корнет императорской гвардии, мой юный друг.
— Да, да, я понял. И значит, его величество решил пристроить меня подобным образом?
— Вы будто чем-то недовольны.
— Нельзя сказать, что я рад. Подобные факты о себе узнаёшь не каждый день, знаете ли. Всё-таки разница между простым дворянином и королевским отпрыском довольно существенна. Вы не находите?
— На вашем месте, дорогой друг, я бы не раскидывался подобными предположениями. Это всё ваши догадки. Заметьте — я ничего подобного не говорил.
— О, это я понимаю! — к Дантесу вернулась дерзость и насмешливость уверенной в себе красоты. — Но между нами замечу, что батюшка не более милостив, чем российский император.
— Вы желаете титула! — понял Геккерн.
— Гм. Было бы недурно.
— Это возможно.
— Русский император сделает меня князем? — рассмеялся юноша. — Нет, барон, в это уже не поверю, не взыщите.
— Нет, титул вам даст не русский царь — титул дам вам я.
— Вы? Но это нелепость. Каким образом?
— Я вас усыновлю.
Дантес вытаращил глаза, после чего
