решиться на подобное?
Но больше всего Хотэку беспокоило то, что ёкаев почему-то не делили. Виноват один – наказание понесут все. Никто не изгнал бы людей из столицы, если бы отряд шиноби начал убивать ёкаев. Никто бы не задумался о том, что нужно избавиться от всех людей, потому что люди разные, наказания заслуживают только преступники. Почему с ёкаями иначе? Почему за действия одного платят все?
То, к чему ведёт Мэзэхиро-сама, свершится не во имя добра и справедливости, а во имя мести. Если люди встанут на этот путь – Шинджу запылает, как тысячу лет назад.
Когда Мэзэхиро поднял стрелу, которой убили императора, Хотэку показалось, что он видел подобные, но никак не мог вспомнить где. Люди не использовали перья, а лучников среди самураев было не так уж много. Но ёкаев с оружием он почти не встречал. Так откуда эта стрела, чья она?
Он отогнал эти мысли и сосредоточился на словах сёгуна. Остались ещё вопросы. Останется ли Хотэку, чтобы обучать уже не принцессу, но императрицу? Выступит ли она с ними против ёкаев? И как он позволит себе сражаться рядом с теми, кто выступает против таких же, как он, – тех, кто виноват только в том, что не родился человеком? Мэзэхиро не говорил о войне или гонениях, но Хотэку видел в его глазах, что именно к этому он ведёт. Это были глаза хищника. В них блестел недобрый огонь, жаждущий новых смертей.
* * *
Киоко легла в постель. Она сама сбросила с себя одежду и забралась под одеяло, надеясь, что Кая не придёт. Что никто не придёт. Норико тихо легла рядом, и Киоко привычно положила руку ей на голову, чтобы перебирать чёрную шерсть.
– Только ты у меня и осталась…
Норико ткнулась в неё носом и заурчала.
– Я с тобой навсегда.
– Ёкаи правда бессмертны? – Киоко хотелось верить, что так и есть. Она очень устала от хрупкости человеческой жизни.
– Увы, бессмертны только наши души, как, впрочем, и ваши. Мы просто живём немного дольше. Да и то – все по-разному.
– Я чувствовала его ки. Там, у фунэ. Даже после смерти он согревал меня своей любовью… – её рука дрогнула, но она не плакала. От слёз она тоже устала. – Они правда отправляются в Рюгу-Дзё к Ватацуми? Великие души этого мира. Он правда будет вечно созерцать прекрасный подводный мир из хрустального замка?
– Я не знаю, – прошептала Норико.
Но она должна знать. Кто, если не бакэнэко, живущие на пороге двух миров?
– Разве ты не общаешься с умершими? Разве ты не можешь узнать?
– Киоко, – в ее жёлтых глазах отражалась дымка Ёми, страны покинувших жизнь. – Мы уже говорили об этом, разве ты не помнишь? Почти сразу после того, как ты узнала, кто я. Первое, что ты хотела, – повидать брата.
– И маму…
– И маму. Мёртвым не место среди живых, а живым – среди мёртвых.
– И ты никогда не нарушала правила?
– Нарушала, конечно, – фыркнула Норико. – Именно поэтому отлично знаю, для чего они существуют. Я не знаю, где твоя семья, и не стану их искать. Может, их забрал к себе Ватацуми. Может, они нашли свой покой в Ёми. Может, подле кого-то ещё из богов. Я не стану их искать, чтобы не тревожить. Это жестоко для тех, кто ушёл, и жестоко для тех, кто остался.
– А разве не жестоко оставлять меня одну? Разве не жестоко в одночасье разрушить всю мою жизнь? Разве не жестоко забирать у меня мир, в котором я жила счастливой и любимой, и бросать на порог войны без единого родного человека?
Норико поднялась. Она сбросила руку принцессы и села на подушку напротив её лица.
– Киоко, прости, но тебе пора признать, что твоя жизнь и до твоего шестнадцатилетия не была сказочной. За тебя выбрали, как жить, чем заниматься и кого любить. Ты терпела безразличие того, кто должен был открыть перед тобой свою душу, и только сейчас получила его любовь. Только сейчас у тебя есть хоть какая-то свобода – и было бы славно, если бы ты не отдала её кому-то ещё, пытаясь сбежать обратно в мир выдуманного счастья.
Киоко не могла поверить, что Норико так с ней разговаривает. Даже те, кому Киоко глубоко безразлична и кто чтит её лишь по необходимости, обходились с ней добрее. Было больно. Все вокруг чего-то от неё хотели, но только она, эта кошка, требовала быть ещё сильнее и брать на себя ещё больше. Разве мало горя она перенесла?
– Всё это неважно, – Киоко улеглась спиной к Норико. – Мэзэхиро-домо устроит свадьбу, Иоши будет управлять империей, а я стану женой, как и должна была стать. Убийцу найдут и накажут. Того, кто украл Кусанаги, вероятно, вместе с ним. Всё встанет на свои места.
– Значит, это твоё место? Нянчить детей Иоши и делать вид, что нет в тебе никакого дара, никакого предназначения? – кошка выплюнула эти слова в затылок Киоко и, перепрыгнув принцессу, побежала к окну. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Норико выскочила из спальни и скрылась в саду. Киоко осталась одна. Она подтянула к себе колени и лежала, ненавидя весь мир и себя. Она говорила себе, что всё образуется. Всё будет хорошо. Больше некому умирать, так что её боль однажды притупится достаточно, чтобы снова чувствовать жизнь. Она исполнит свою роль, выйдет замуж и позволит Иоши всем управлять. По крайней мере, он здесь и ему можно верить. В его любви она больше не сомневалась. Отец действительно выбрал ей достойного мужа, и он ни за что не причинит ей зла.
* * *
Норико выбежала к озеру и злилась, злилась, злилась. Она искромсала кору нескольких деревьев, но легче не становилось. Дар Ватацуми, ради которого она преодолела море и потратила столько лет, достался самой неподходящей девочке – той, что даже не стремится быть значимой, чьи желания заключаются в безопасности и покое. Как такое вообще могло произойти? Почему из всех Ватацуми выбрал её? И выбирал ли он? Или отдал кусок своей божественной души вслепую, предоставив остальное людям?
Норико злилась. На богов за их равнодушие. На Киоко за слабость. На себя за свою неспособность достучаться до Киоко.
Она бегала, охотилась на бабочек, раздражающе ярких, царапала землю, рвала цветы зубами и грызла ветки кустов. В конце концов она выдохлась и завалилась на спину. Небо было почти безоблачным, оно растратило всю свою воду на день рождения принцессы.
Смотреть вверх было больно, ярко, поэтому она перевернулась и легла на живот мордой к озеру. Жаль, что оно мокрое, жаль, что по нему нельзя бегать. Рябь на воде рождала так много солнечных зайчиков… Киоко бы понравилось, как здесь сейчас красиво.
Киоко…
Норико вдруг подумала, что Киоко тоже смертна. Она тоже может исчезнуть вмиг, как исчез её отец. И уже Норико будет провожать с берега её душу, а потом ради её и своего покоя она ни за что не будет искать Киоко на той стороне.
Она представила, что лишится её навсегда, и сердце защемило болью, какой Норико не испытывала никогда. Стало трудно дышать. Захотелось вырвать этот ноющий клубок души из груди, только бы не чувствовать.
Так вот, значит, каково ей…
Норико поднялась. Не стоило обвинять Киоко. Нелегко оставаться сильной, когда твой мир рушится и ты остаёшься в одиночестве на пепелище.
«Только ты у меня и осталась…»
Киоко сказала ей это, а она ушла. И кто она теперь? Нет, она не бросит Киоко. Ни за что не бросит. Норико побежала обратно ко дворцу Лазурных покоев, добралась до нужного окна и впрыгнула в спальню. Кая стояла напротив постели, а Киоко сидела, опираясь на подушки, и равнодушно слушала.
– К свадьбе всё готово. Уж не знаю, как сёгун это устроил, но кухня готова, слуги тоже. Гости после дня рождения и не разъезжались даже, не успели.
Заметив, что принцесса её почти не слушает, она наклонилась и осторожно спросила:
– Киоко-химэ, вы правда этого хотите?
Киоко лишь слабо кивнула.
– Время не лучшее. Никогда не думала, что буду слушать о приготовлениях к собственной свадьбе после ночи, когда мы отпустим
