Ачинск расположился у отрогов Саянских гор на правом берегу реки Чулыма. Крепкие дома, широкие улицы, красивые палисадники навевали мысли о другой, жизни, куда благополучнее, чем та, в которую невольно втянули Григория Алексеевича Горбунова. Он стоял на берегу реки и смотрел в воду. Не то чтобы его тянуло утопиться, нет; вода привлекала к себе чистотой и глубиной, именно этих качеств не стало хватать в его нынешней жизни. Григорий Алексеевич всегда ценил сущность и цельность бытия, а сейчас они раздробились на мелкие частицы, так вдребезги разносит выстрелом, подброшенный в воздух мяч. И хотя вера в справедливость советского строя оставалась той же крепкой и истовой, какой и была, всё-таки Григорий Алексеевич сильно сдал. Внутри него происходили изменения. С одной стороны, он, как никогда раньше, был уверен в правоте политики партии и правительства, с другой — тоска по исчезнувшей жене съедала его заживо.
Через шестнадцать лет после революции Ачинск неузнаваемо изменился. Некогда процветающий город превратился в пересыльную комендатуру. На улицах было много военных, все в щеголеватой форме, в блестящих сапогах, перетянутые портупеями, с кожаными планшетами, у многих по два пистолета. И хотя Горбунов сам выделялся из толпы необычным видом, всё-таки военные в Ачинске перещеголяли его.
Григория Алексеевича раздирали сомнения, он не знал, что делать дальше. Надежды на розыск не оправдались. Ачинская пересыльная комендатура не располагала сведениями о спецпереселенцах. Горбунову отказали в выдаче каких-либо справок и списков, несмотря на его высокое положение. После отказа можно было считать дело закрытым и попрощаться с надеждой найти Галину.
Горбунов понимал, что ехать в Омскую и Томскую комендатуры нет никакого смысла, там тоже откажут. У них же нет документов, многие фамилии, как объяснили ему в Ачинской пересыльной комендатуре, являются вымышленными. Списки в комендатурах составляются, но со слов лишенцев, а ведь наговорить можно, что угодно. Людей лишили гражданских прав, зачем им фамилии? Они же беспаспортные, а без документа нет имени. Любым могут назваться.
Григорий Алексеевич стоял у реки, смотрел в воду и чувствовал, как вместе с последней надеждой уходит его воля к жизни. Воля уходит, а уверенность в правоте партии остаётся неизменной. Небольшая кромка воды светилась внутренним светом, дальше громоздились брёвна, сваленный лес переплавляли по реке дальше, на деревообрабатывающие заводы. Огромные лесины разбухли и налезали друг на друга, словно живые, пытаясь отвоевать пространство у воды. Если долго смотреть на плавучий лес, то может показаться, что они поклялись вечно мстить за надругательство над ними, за то, что их спилили и бросили в воду. И столько ненависти чувствовалось в обиженном дереве, что Григорий Алексеевич отошёл от воды подальше.
Как только он повернулся лицом к городу, чёрные мысли исчезли и появилась надежда найти Галину. Повеселевший Горбунов шёл к дому приезжих, не замечая дорожной суеты. На перекрёстке его чуть не сбил военный патруль, он едва увернулся, зато другой пешеход со свёртками в руках неуклюже подвернул ногу. Ещё мгновение — и он угодил бы под колёса, но Григорий Алексеевич успел оттащить грузное тело от автомобиля. Мужчина всем весом лёг на его руку, но Горбунов не уронил, выдержав тяжесть, только слегка напрягся, затем приподнял упавшего мужчину и поставил на ноги. Военный патруль даже не заметил, что едва не зацепил колёсами двух пешеходов. Пока мужчины отряхивались, машина была уже далеко.
— Ох, гражданин, что бы я без вас делал? — разохался мужчина богатырского телосложения с плаксивым выражением на лице.
— Ничего, бывает, — сердито буркнул Горбунов пытаясь стряхнуть грязь с белоснежного френча.
— Испачкались? — с глупой улыбкой спросил богатырь.
— Да, как видите! — окончательно разозлился Григорий Алексеевич. — Лучше бы под ноги смотрели.
— Да это они виноваты, ездят, как на ипподроме, — разволновался мужчина, — вы, гражданин, мне жизнь спасли. Я бы сейчас на дороге валялся, если бы не вы.
— Ничего, ничего, всё пройдёт, — улыбнулся Горбунов и протянул руку на прощание, мечтая быстрее избавиться от случайного знакомства.
— Фома! Фома Хомченко. Вохровец. Конвойная служба. В Ачинске проездом. Отметим моё второе рождение? — Хитро улыбнулся Фома и подмигнул.
У Горбунова перехватило дыхание. Только что он, стоя на берегу реки, думал, как покончить с жизнью и надеждами одним махом, а тут, вот оно что, удача сама идёт в руки.
— Отчего бы нет! Я тоже проездом. Утром уезжаю.
— А куда, позвольте спросить? — спросил Фома и принялся собирать разбросанные в суете свёртки.
— В Ленинград, а вы?
— Я тоже еду в Ленинград! Я ведь поезда с переселенцами сопровождаю, — сказал и тут же осёкся Фома, внимательно посмотрев на френч собеседника.
— Вы-то мне и нужны! — выпалил Григорий Алексеевич, подбирая еще один сверток, который закатился под скамейку.
— Гостинцы домой везу, — потупился Фома, мысленно кляня себя за то, что невольно нарушил инструкцию — заговорил с посторонним о делах службы. Но он тут же одёрнул себя, посторонний человек спас ему жизнь, можно сказать, во второй раз помог родиться. Да роднее человека нет теперь на земле, чем этот незнакомый мужчина. Впрочем, Фому немного пугало, что незнакомец весь в белом, как покойник.
— Так мы отмечаем или нет? — с наигранной радостью в голосе воскликнул Горбунов.
— А как же! — откликнулся Хомченко. Они сразу же направились в дом для приезжих, по дороге беседуя о дивных красотах некогда уютного города Ачинска.
* * *
Алексей спал за столом, положив лицо на скрещенные руки. Фрол потолкал его в плечо, бесполезно, не добудиться. Жилистое тело словно окаменело; толкни — и упадёт. Панин брезгливо передёрнулся: на столе намусорено, между тарелок шныряют тараканы. Собрав грязную посуду, отнёс на кухню, перемыл, поставил сушиться на газету. Потом выкинул окурки, протёр стол и налил стакан спирта. Хотел разбавить водой, но передумал, внутри всё клокотало, нестерпимый жар выжигал внутренности ноздрей, носоглотки, горла. В животе разгорался пожар. В ушах звенело. Фрол потряс головой, надеясь прогнать звон, но внутренние колокола лишь усилили перезвон. Услышав бульканье, Алексей очнулся, посмотрев мутным взглядом на Фрола, двинул по столу свой стакан, мол, и мне налей!
— Здорово, Алексей! Как ты, оклемался? — спросил Фрол, сдавливая стакан в дрожащей
