сын угодил в газовую камеру вместе с евреями!
– Но если мы откроем дверь, тут такое начнется!
– Немедленно открывай! – Фогт принялся трясти охранника за грудки, потом постучал по своим нашивкам и ткнул унтера пальцем в лоб. – Видишь вот это? Клянусь, я тебе пулю в лоб пущу, если ослушаешься приказа старшего по званию!
– Слушаюсь, герр оберштурмфюрер, – пролепетал охранник.
Фогт его оттолкнул. Гуго смотрел, не смея пошевелиться. Лихорадка обжигала рот, пот заливал глаза, ужас сковал тело. Он протянул бумагу, прикрыв большим пальцем фамилию ребенка. Из-за двери доносились страшные крики.
– Вот он. – Гуго показал на фотографию Бастиана.
Их схожесть с Йоилем действительно впечатляла. Гуго понял, что должны были чувствовать Фогты в этот последний месяц.
– Сначала мне надо отдать приказ перекрыть дымоходы, – залебезил охранник.
До унтера наконец дошло, что надо спасти от гибели немецкого ребенка, к тому же сына явно не последнего человека в рейхе. Он взлетел по лестнице и исчез в метели. Гуго огляделся. Раздевалка была забита одеждой – зондеркоманда снимала ее с крючков и складывала в мешки. Больше она никому не понадобится.
– Только без фокусов, – прошипел Тристан Фогт, заложив руки за спину. – Мы сможем спасти только Йоиля. Вот так здесь спасают жизни. Надо быть готовым к компромиссу и пожертвовать остальными.
Гуго закивал. От тревоги он весь вспотел, как будто душившие его слезы нашли таким образом выход наружу.
Вернулся охранник с отрядом эсэсовцев. Щелкнула герметичная дверь, и они направили на нее автоматы. В щель качнулись плотно спрессованные тела людей, вдруг увидевших выход.
– Назад! – заорал охранник. – Назад, грязные евреи!
Другой эсэсовец дал короткую очередь, пробив голову женщине. Та задергалась в макабрическом танце и упала на пол. При виде растекающейся крови стоявшие рядом смолкли и застыли. Постепенно толпа подалась назад. У двери остался один-единственный ребенок.
– Это он! – заорал Гуго и беспорядочно замахал руками. – Бастиан, иди сюда, иди скорее!
Йоиль смотрел широко раскрытыми глазами, и его перепуганное лицо было совсем детским. Гуго почувствовал, как все вокруг напряглись, и взмолился, чтобы Йоиль от страха не выдал себя, чтобы сдвинулся с места и бросился к нему.
– Вы уверены, что это ваш сын? – спросил охранник.
– Разумеется! Не видите, ребенок в шоке! – гаркнул Гуго. – А как бы вы себя почувствовали, если бы вас схватили и заперли в темноте с евреями?
Молодой унтер съежился. Йоиль открыл рот, и Гуго вновь взмолился.
– Папа! – произнес мальчик по-немецки, плотно прижимая к телу руку с номером и пряча ее за спину.
Напряжение разом спало, и Гуго едва не разрыдался. Молодец, Йоиль!
– Папа, мне страшно! – жалобно сказал тот.
– Назад! Все назад! – заорал унтер и направил автомат на евреев.
Йоиль кинулся наружу.
Охранники вытащили труп женщины, оставивший на полу красный след, и дверь захлопнулась со скрипом, похожим на тоскливый предсмертный вой. Евреи внутри вновь закричали и замолотили кулаками в дверь. Гуго слышал каждый голос, и все они ранили, как удар ножа в сердце.
– Папочка! – Йоиль обхватил его ноги.
Мальчика била крупная дрожь. Гуго присел, прижал к себе голенькое тельце, зашептал на ухо:
– Я увезу тебя отсюда, увезу подальше от всей этой мерзости.
– Мы очень сожалеем о произошедшем, – извиняющимся тоном занудел унтер. – Однако, должен заметить, за детьми следует присматривать. Надевайте им на шею табличку или хотя бы научите, как вести себя в подобной ситуации.
– Больше такого не повторится, – заверил его Гуго. – Завтра мы уезжаем.
43
Аушвиц, 28 декабря 1943 года
Менгеле узнал, что Йоиль сбежал в Биркенау, где угодил в газовую камеру, а затем в крематорий. Теперь от него не осталось ничего, кроме пепла на снегу.
– Он просто взбесился, – рассказал, поправив очки, Гутман, стоявший на крыльце десятого блока. – И кажется, даже загрустил. Я же, наоборот, счастлив. Уж лучше так, чем если твои глаза, мозги и кости выставят в музее. Согласны, герр Фишер?
– Согласен.
Ему было неприятно держать Гутмана в неведении, но чем меньше людей знают о Йоиле, тем безопаснее для мальчика.
– Выходит, Брауна действительно убил санитар? – Гутман бросил взгляд на блок смертников. – Даже странно. Он казался таким уравновешенным. Надеюсь, комендант доволен.
– Еще бы. Мне сказали, они с самого начала подозревали Хоффмана, но не могли без железных доказательств отправить на смерть немца.
– Смешно, да?
– Что именно?
– Что в Аушвице человека накажут за убийство.
Острый взгляд Гутмана следил за грузовиком, собиравшим дневной урожай: четыре трупа вынесли со двора одиннадцатого блока и десяток из двадцатого. Итого – четырнадцать безнаказанных убийств.
– Надеюсь, еще свидимся, – сказал Гуго.
– Не особо рассчитывайте, – меланхолично усмехнулся патологоанатом. – Впрочем, если это произойдет, я буду приятно удивлен.
Гутман вернулся в блок, и Гуго остался на крыльце в одиночестве. Внутри его зияла пустота: он понимал, что они больше никогда не встретятся, что и этот человек погибнет в лагерном аду.
– Герр Фишер!
Гуго улыбнулся, узнав голос. Наконец-то она увидит его в нормальном состоянии, а не подобием жалкой тряпки. Адель шла по аллее, а позади вышагивал Фогт в серой, безупречно вычищенной форме. Когда оба подошли к крыльцу, Гуго вытащил из кармана золотую подвеску, вложил ее в руку офицеру.
– Это ваше, – сказал он. – Впредь будьте осторожны.
– Благодарю. – Фогт сжал подвеску в кулаке. – Я приказал своему унтеру доставить вас в гостиницу на рыночной площади, где ждет ваш сын. И вот еще…
Он протянул Гуго документы. Рядом с фотографией мальчика было безупречно исправленное имя: Бастиан Фишер.
– Спасибо, – выдавил Гуго.
– Спасибо вам. – Лицо Фогта оставалось мрачным, но Гуго уже научился разбирать его эмоции. – Вы понимаете, чем рискуете?
– Да.
– Если все вскроется, вы сами окажетесь в лагере.
– Ничего, я рискну.
– Хорошо. А теперь мне пора, с вашего позволения. Либехеншель велел мне подготовить Хоффмана к казни.
Гуго посмотрел, как Фогт исчезает за дверями одиннадцатого блока, потом встретился глазами с Адель. Приходится идти на компромиссы, черт бы их!
– Мы с Бертом начинали вместе, – грустно произнесла она – И вот его скоро не станет.
– Поддержите Бетанию, – с трудом выговорил он. – Попробуйте вытащить ее отсюда. В память о нем.
Адель кивнула и, глубоко вздохнув, подняла на Гуго блестящие глаза.
– Увидимся в Берлине, герр Фишер, – звонко сказала она. – Когда все это закончится, превратившись в смутные воспоминания, вы поведете меня танцевать.
Гуго рассмеялся. Смех вышел горьким, он явственно отдавал слезами, несправедливостью и ужасом, с которыми мало что можно было поделать. Но даже этой малости временами было достаточно, как сказала ему Адель.
– До скорого, – прошептал Гуго.
«Лоханка» уже стояла
