придворными и допускала даже некоторое несоблюдение субординации. Так, однажды Александр Васильевич Суворов о чем-то поспорил с ней. Екатерина хотела уйти, не дослушав, но Суворов ухватил ее за край шали. Это было уже чересчур! Екатерину тут же позвонила своему секретарю Попову и попросила защитить ее.
– А то этот господин так разгорячился, что того и гляди еще прибьет меня!
Суворов немедленно опомнился и бросился перед ней на колени, но своей цели он добился: Екатерина его выслушала.
Известен и другой случай: статс-секретарь Храповицкий позволил себе прилюдно сделать императрице замечание, когда она на что-то разгневалась:
– Зря матушка расходилась!
Екатерина Алексеевна вызвала к себе в кабинет и вначале сурово отчитала, а затем вручила ему драгоценную табакерку и посоветовала:
– Если заметите мою неосторожность, не выражайте явно своего неудовольствия, но раскройте табакерку и понюхайте; я тотчас пойму и удержусь от того, что вам не нравится.
Конечно, Екатерина могла вспылить, но никогда не позволяла гневу взять верх над здравым смыслом. «Когда увеличивался в ея щеках румянец, она засучивала в верх рукава, расхаживала по комнате, пила воду и никогда в первом движении ничего не определяла», [47]– вспоминали знавшие ее люди.
Она не считала для себя зазорным извиниться, если приходила к выводу, что была неправа. Порой доходило до курьезов, так, однажды Екатерина не сдержала гнев, когда не смогла найти на своем столе какую-то очень нужную бумагу. Раздражение ее выплеснулось на ее камердинера, Алексея Семеновича Попова, в обязанности которого входило следить за порядком в кабинете. Он принялся оправдываться, Екатерина выслала его вон. Оставшись одна, она нашла пропажу в ящике стола, где ей и следовало быть. Тогда государыня сама вышла в переднюю, где находился Попов и сказала:
– Прости меня, Алексей Семенович. Я перед тобою виновата.
В простоте душевной Попов ответил:
– Да ведь это не в первый раз; Вы часто от торопливости своей на других нападаете, Бог с Вами. Я на Вас не сержусь!
Екатерина только улыбнулась[48].
Еще один анекдот рассказывает, как генерал-аншеф Михаил Никитич Кречетников, при возвращении своем из Польши, позван был в кабинет императрицы.
– Исполнил ли ты мои приказания? – спросила императрица.
– Нет, государыня, – отвечал Кречетников.
Государыня вспыхнула.
– Как нет?!
Кречетников стал излагать причины, не дозволившие ему исполнить высочайшие повеления. Императрица не слушала, в порыве величайшего гнева она осыпала его укоризнами и угрозами. Кречетников ожидал своей гибели. Наконец императрица умолкла и стала ходить взад и вперед по комнате. Кречетников стоял ни жив ни мертв. Через несколько минут государыня снова обратилась к нему и сказала уже гораздо тише:
– Скажите мне, какие причины помешали вам исполнить мою волю?
Кречетников повторил свои прежние оправдания. Екатерина, чувствуя их справедливость, но не желая признаться в своей вспыльчивости, сказала ему с видом совершенно успокоенным:
– Это дело другое. Зачем же ты мне тотчас этого не сказал?
Екатерина очень хорошо понимала, что не от вельмож зависит, как о ней будут думать в народе. Доброе отношение и любовь простых людей – вот на что опирается любой трон! Поэтому в отношениях с прислугой Екатерина всегда была особенно добросердечна и ласкова. «Пожалуйста, будьте так добры, принесите мне табакерку», – говорила она лакею. «Пожалуйста», «прошу вас» – именно так самодержавная государыня обращалась к прислуге.
О ее мягкосердечии даже ходили анекдоты: раз на звон колокольчика Екатерины никто не явился из ее прислуги. Она прошла из кабинета в уборную и далее, и наконец, в одной из задних комнат увидела, что истопник усердно увязывает толстый узел. Увидев императрицу, он оробел и упал перед нею на колени.
– Что такое? – спросила она.
– Простите меня, Ваше Величество.
– Да что же такое ты сделал?
– Да вот, матушка-государыня: чемодан-то набил всяким добром из дворца Вашего Величества. Тут есть и жаркое, и пирожное, несколько бутылок пивца и сколько фунтиков конфет для моих ребятишек. Я отдежурил мою неделю и теперь отправляюсь домой.
– Да где ж ты хочешь выйти?
– Да вот здесь, по этой лестнице.
– Нет, здесь не ходи, тут встретит тебя обер-гофмаршал, [49]и я боюсь, что детям твоим ничего не достанется. Возьми-ка свой узел и иди за мною.
Она вывела его через залы на другую лестницу сама отворила дверь:
– Ну, теперь с Богом!
В другой раз, гуляя по саду, императрица заметила, что лакеи несут из дворца на фарфоровых блюдах персики, ананасы и виноград. Чтобы не встретиться с ними, Екатерина повернула в сторону, сказав окружающим:
– Хоть бы блюда мне оставили.
«Надо быть веселой, – писала она своей подруге. – Только это помогает нам все превозмочь и перенести. Говорю вам по опыту, потому что я многое превозмогла и перенесла в жизни. Но я все-таки смеялась, когда могла, и клянусь вам, что и в настоящее время, когда я несу на себе всю тяжесть своего положения, я от души играю, когда представится случай, в жмурки с сыном, и очень часто без него. Мы придумываем для этого предлог; говорим: это полезно для здоровья, но, между нами будь сказано, делаем это – просто, чтобы подурачиться».[50]
«Она смеялась даже от плоской шутки, от простой цитаты, от глупости и забавлялась всяким пустяком, – говорит принц де Линь. – И этот контраст между незамысловатостью того, что она говорила в обществе, и теми великими делами, которые она совершила, и делал ее особенно интересной».
Раз Екатерине пришел в голову вопрос: может ли человек действительно великий прожить без большого запаса веселья и добродушия? Ей казалось, что это невозможно.
Палач Екатерины II
Однако эта блестящая картина имела и свою изнанку. На крайний случай у Екатерины имелся и свой личный палач – Степан Иванович Шешковский. Его называли самым опасным человеком из окружения Екатерины.
Сын полицмейстера Коломны, он приехал в Москву во второй половине тридцатых годов и поступил в греко-латинскую школу; примерно через год школа сгорела. И на этом окончилось его образование. С 1738 года Шешковский находился «при делах в тайной канцелярии».
Петр III Тайную канцелярию ликвидировал, а Екатерина заменила ее Тайной Экспедицией при Сенате. Шешковский поступил туда на службу.
Екатерина считала, что Шешковский «особливый дар имеет с простыми людьми и всегда весьма удачно разбирал и до точности доводил трудные разбирательства». Он создал целую систему допроса с пристрастием, о которой шли леденящие душу сплетни. Говорили, что даже великосветские дамы за свои длинные языки пробовали кнут из рук Шешковского. Рассказывали, что он лично сечет подозреваемых в комнате, уставленной иконами, а во время стонов и раздирающих душу криков читает акафист. Потемкин, встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему:
