ваш обкомовский зубами в меня вцепился, отпустите да отпустите фронтовика как нашего общего представителя. Одним словом, собирайтесь, Слободкин. Тем более что с вашими желаниями это, кажется, совпадает?
Строганов подошел к Слободкину поближе, заглянул ему в глаза.
«Совпадает»! Откуда только берутся такие неточные, приблизительные слова? Слободкин готов был навьючить все эти свертки на себя и пешком по весенней распутице шагать до самого фронта. Сейчас же, сию минуту…
— Когда ехать, товарищ Строганов?
— Ехать! Вы плохо знаете своего секретаря. Он с меня еще и самолет стребовал! У вас, говорит, есть там одна «уточка», дайте ее на два денька. Я ему объясняю, «уточка» еле дышит, вот-вот вовсе развалится, он знай свое: дайте, а то не поспеем к празднику.
— К празднику обязательно надо успеть, — сказал Слободкин.
Строганов взял со стола один из свертков, аккуратно развязал бечевку, бережно извлек содержимое.
— Ничего подарочек? С таким не стыдно лететь, по-моему, а?
Парторг разложил перед Слободкиным вышитый кисет, зажигалку, шерстяные носки, теплые варежки.
— С табаком даже? — Слободкин дотронулся до кисета.
— По полпачки в каждом комплекте. Больше не наскребли. А зажигалка — с кремнем и бензином. На полном ходу. Попробуйте.
Слободкин взял зажигалку, слегка повернул большим пальцем ребристое колесико. Синий стебелек пламени поднялся высоко и уверенно.
— А носки шерстяные, зимние… — сказал Слободкин и задумался. — Подарок с намеком получается. Воевать, мол, вам еще, братцы, и воевать…
— Ну что ж, если в этом кто-то и намек усмотрит, то намек в общем здравый. Я так смотрю. А вы?
— Конца не видно еще.
— В том-то и дело. Мы с вами реалисты, Слободкин. Вам сколько лет?
— Двадцать, — сказал Слободкин. — Скоро будет.
— В сыновья мне годитесь, я совсем старик перед вами. И по-стариковски могу еще добавить насчет носков, а заодно и насчет варежек — пар костей не ломит. А вы все-таки не ответили на мой вопрос: не стыдно с таким подарком явиться к празднику?
— Хороший подарок.
— Ну, тогда ни пуха! Но учтите, Слободкин, поручение не только почетное — опасное. Нас с вами он бомбить перестал потому, что все силы туда бросает. В воздухе просто хозяйничает.
— Все ясно, товарищ Строганов. Парашют наш разрешите в полет взять? С парашютом мне ничего не страшно.
— А он разве годен? Мне говорили — БУ.
— На занятиях просмотрел его. Каждую складочку. Повидал он всякое, но в случае чего сработает, я уверен. А для ребят знаете какая школа? Будут укладывать не просто ради практики — для боевого прыжка! Я им задание приготовил такое.
— Ну раз уж приготовили, тогда какой разговор? Поддерживаю. Так и скажите: не учебное — боевое поручение вам, хлопцы. Пусть постараются, в конце концов, им же на пользу пойдет. А теперь давайте посчитаем подарки и вместе подумаем, какую будете речь говорить при вручении.
Слободкин хотел сказать, что больше всего на свете боится речей и просит в этом смысле на него не рассчитывать. Неожиданно Строганова вызвали на какое-то срочное совещание в город. Разговор о речи сам собой отложился. Оставшись один, Слободкин позвонил в цех, отыскал там Зимовца, и, соединившись с ним, назначил на завтра внеочередное занятие кружка:
— Всем передай — получено важное задание.
Но до завтра была еще целая смена. И какая! Все бригадиры в цехе словно с ума посходили — у каждого что-то сломалось, что-то пришло в негодность: «Слободкин, мне в первую очередь!», «Слободкин, выручай!»
В самый разгар работы пришел Каганов:
— Уволокли тебя все-таки? Не было печали! Сколько там пробудешь?
— Суток двое.
— Не «суток двое», а двое суток. Это разница. Смотри, чтобы без всяких задержек. А пока нажимай. Целая очередь к тебе. Смотри не зазнайся. Голова еще не кружится?
«Кружится! Только знали бы вы, товарищ мастер, как и отчего кружится моя голова! Особенно сегодня».
Слободкин вспомнил, как однажды в детстве, во время пионерского похода пожаловался вожатому на головокружение. Шагали из Серпухова в Тальники пыльной дорогой, по самой жаре, много часов подряд. Чтобы поддержать ослабшего, вожатый спросил как можно более весело:
— Кружится? В какую сторону?
Слободкин сперва растерялся, потом подумал: раз не знаю, в какую сторону кружится, значит, не кружится! Она и в самом деле скоро перестала кружиться. Через несколько минут сам подошел к вожатому:
— Все прошло.
Вожатый рассмеялся:
— Испытанное средство!
Но сегодня Слободкин отчетливо чувствовал, в какую сторону все плыло у него перед глазами. Особенно когда неотрывно смотрел на быстро вращающийся патрон или медленно ползущую каретку. Вот сейчас, например. Как же все-таки слаб человеческий организм! И на все-то он реагирует. На каждый пустяк. На холод, как автопилот. На голод, как прибор еще более чувствительный. А в общем-то пустяки самые настоящие! Чувство голода возникает оттого, что стенки опустевшего желудка начинают соприкасаться друг с другом. Это он еще лежа в госпитале где-то вычитал. «Вот пойду сейчас, выпью стаканов пять воды, они и перестанут соприкасаться…»
— Слободкин! Куда же ты? — вслед ему крикнул Каганов.
— Водицы надо глотнуть. Соленого наелся. Сколько раз зарекался не есть соленого по утрам.
— Пойдем вместе. Мне перед обедом тоже всегда пить хочется. Ты карточку случайно не посеял?
— Нет. А что?.. — насторожился Слободкин.
— Ничего. Так просто. Я один раз посеял. Знаю, что это за штука.
У Слободкина отлегло от сердца. Не хватало, чтоб еще кто-нибудь узнал о его проделке с карточкой.
Каганов и Слободкин долго пили холодную воду из бачка, на котором слово «кипяченая» было кем-то жирно перечеркнуто.
— Напился? — спросил Каганов.
— Вроде бы.
— Я тоже. Незаменимая вещь, когда до обеда еще целых полтора часа…
— По моим даже больше. Поэтому всякие разговоры об обеде прекращаются аж до самого звонка. Договорились?
— Мудро! Разошлись?
— Все по местам!
Вода ненадолго разъединила стенки желудка Сергея. Скоро новая волна тошноты подкатила к горлу.
Слободкин старался смотреть только в ту точку, где резец прижимался к детали, отделяя от нее тонкую фиолетовую стружку. Так было легче. Резец двигался в заданном направлении. Слободкин вращал ручку каретки инстинктивно, но точно, словно в глубине его сознания был спрятан автопилот, безошибочно ведущий на цель. Это ощущение придавало силы.
Аэродром, с которого поднимался заводской У-2, находился на территории завода. Двухместный самолет был специально оборудован для переброски готовой продукции. Основные грузы отправлялись железной дорогой, ветка которой тоже была подведена вплотную к заводским корпусам, а небольшие партии приборов — по воздуху. Под крыльями самолета были укреплены специальные кассеты с квадратными гнездами, точно соответствовавшими конфигурации и размерам упакованных приборов.
На этот раз самолет должен был подняться в
