Жилу. Вместо ответа откинулся на куст и сцепил пальцы на животе.
Жила ссутулился. Запас злости иссяк. Да и злость была вымученной, для поддержки духа. Вернулся страх. Стало трудно дышать, будто воздух сгустился.
Пытаясь восстановить дыхание, Жила поднялся и прошёлся туда-сюда, делая медленные вдохи и выдохи, перемежая их паузами. Кивком указал на избу:
— Ходил туда?
— Нет.
— А дверь кто открыл?
Бузук высунулся из укрытия. Дверь действительно чуток приоткрыта.
— Наверное, сквозняк.
— Откуда здесь сквозняк?
— Отвянь, — лениво огрызнулся Бузук.
— Интересно, Шнобель до сих пор криво висит?
— Иди проверь.
Жила поёжился:
— Да ну нах. — И вновь стал мерить шагами расстояние от куста до куста. — Ты помнишь, откуда появился Шнобель?
— Когда?
— Последний раз. После того, как я чуть не прибил его. Откуда он приполз?
— Из леса.
— Понятно, что из леса. Между каким деревьями он полз?
— Не помню. А что?
— Он же был весь в крови.
— Ну да, — подтвердил Бузук.
— Здесь нет ни капли крови, — сказал Жила и направился к избе, пристально глядя себе под ноги. Приблизился к крыльцу, пробежался взглядом по ступеням. — Нигде нет.
Посмотреть выше, в дверную щель, он не осмелился. То, что находилось за дверью, внушало страх.
— Ты лучше скажи, где Сяву потерял, — проговорил Бузук.
— Мы разделились, — ответил Жила и ощутил, как лицо овеяло холодом. Не смея повернуться к избе спиной, попятился к Бузуку. Уселся рядом с ним и подтянул колени к груди. — Я уже ни черта не понимаю.
Бузук покивал:
— Влипли мы по самое «не балуй». Видать, пришло время расплаты за все наши грехи.
— Гнилые базары ведёшь, — проворчал Жила и потёр замёрзшие ладони. — Давай запалим костёр, не то задубнем.
— А ты с ракетницы шмальни, чтоб наверняка. Менты, небось, с ног сбились. Ищут нас, ищут, а мы тут торчим.
— С какой ракетницы?
— С той, что в рюкзаке лежит. Где ты его спрятал?
— Говорю же, я не знаю, где этот чёртов рюкзак, — вспыхнул Жила. — Я даже не искал его. Нафиг мне…
— Кофе всё вылакал? — перебил Бузук.
— Чего? — Жила дыхнул ему в лицо. — Чем пахнет?
— Вылакал и заел иголками.
— Да пошёл ты! — Жила вскочил. Но вместо того чтобы уйти, изображая гнев, опять сел и придвинулся к Бузуку поближе. — Ну а ты чего такой спокойный?
— Знаешь, что я думаю?
— Поделись.
— Мы все мертвы.
Жила сморщил лоб:
— Чего?
— Мы умерли, когда автозак придавило брёвнами, только не поняли этого. Застряли в каком-то слое между адом и раем. Ни вверх, ни вниз. Нам предстоит умереть ещё раз, искупить грехи кровью, чтобы покинуть это проклятое место.
Даже не пытаясь стереть с лица маску ужаса, Жила всем телом повернулся к Бузуку:
— Как ты понял, что мы мертвы?
— Рассуди сам. Здесь нет ни дня, ни ночи. Творятся странные вещи. Прошло немало времени, а нам не хочется спать. Мы мечемся как зайцы, а слой не отпускает нас. Отсюда мы можем уйти, если ещё раз умрём. И не просто умрём, а если нас убьют. Слою нужна наша кровь. Земля и трава питается нашей кровью.
— Ты свихнулся.
— Наверное, — согласился Бузук. — Ты спросил, что я думаю, — я ответил.
— А твой дружок?
— Он тоже давно умер. Но у него была иная миссия.
— Какая?
— Привести нас сюда. Он её выполнил. Странно, что он не ушёл из слоя сразу. Видимо, здесь его что-то держало.
— Ты правда думаешь, что отсюда нет выхода? Ну… в смысле… чтобы мы ушли своими ногами.
Бузук достал из пачки сигарету, понюхал и снова спрятал в пачку:
— Сомневаюсь, Жила. Очень сомневаюсь.
— И что нам делать?
— Ждать.
— Хрипатого?
— Ты жди Хрипатого, а я буду ждать, когда смогу выкурить последнюю сигарету. — Бузук откинулся на кустарник и закрыл глаза.
— 31 ~
Максим катался по земле, обхватив голову руками. Перед внутренним взором мелькали картины из прошлого, далёким эхом звучали голоса…
— Хозяин дома? — доносится из коридора.
Он со смехом выбегает из спальни:
— Дома.
— Гармонь готова? — спрашивает отец, снимая ботинки.
— Готова! — отвечает он и упирает кулаки в бока, изображая гармонь.
— Можно поиграть?
Он с радостным визгом летит на кухню.
Отец за ним:
— Куда понёс мою гармошку? — Ловит его и, повалив на пол, бегает пальцами по бокам, как по кнопкам на клавиатуре гармони.
Он крутится, вертится и хохочет до слёз, а отец поёт:
— Ты пляши, ты пляши, ты пляши, не дуйся. Если жалко сапоги, так возьми разуйся.
…«Данька, беги!» — вновь раздался в голове женский крик. А хоровод картинок всё кружил и кружил перед глазами…
— Чего сидишь? — спрашивает мама, расчёсывая волосы перед зеркалом. — Надевай колготки.
Он засовывает руки под мышки и упрямо поджимает губы:
— Не надену.
— Почему?
— Они бабские.
Мама откладывает расчёску и оборачивается:
— Это кто такое сказал?
— Митька из второго подъезда.
— А он не сказал, что надо поддевать под штаны, когда на улице мороз?
— Треники. Как у папы.
Мама роется в ящике трюмо, достаёт ножницы, поднимает с пола колготы и отрезает нижнюю следовую часть:
— Ну вот, теперь это треники. Даже лучше. В таких ходят взрослые мальчики. А в трениках, как у папы, ходят только папы.
…«Данька, беги!» Максим закусил рукав куртки и застонал…
— Не хочу уезжать, — бубнит он, закрывая заплаканное лицо ладошками.
Мама обнимает его за плечи:
— Ну перестань. Мы же всё обсудили. Папа нашёл новую работу…
— Я хочу остаться.
— С кем? У нас никого нет, малыш. Только ты, я и папа.
— Я буду жить у Митьки. Или у Сеньки. Тут мои друзья.
— С тобой поедет твой лучший друг, — говорит мама и усаживает ему на колени плюшевого мишку. — Ты же хотел ехать на машине долго-долго? Мы будем ехать долго-долго, далеко-далеко.
…Максим прижал руки к ушам и сильно зажмурился. Не видеть, не слышать. Не видеть, не слышать…
— Малыш, ты где? — доносится голос мамы.
— Я тута, на полянке. Мы с Плюхой на пеньке сидим. Иди к нам.
— Я бутерброды с колбасой делаю. Будешь?
— Буду.
— Скоро поедем, — подаёт голос папа. — Я уже заканчиваю.
— Хорошо. Мы чуток посидим. Тут так красиво!
Он смотрит вверх и улыбается. Небо синее-синее, солнце жёлтое-жёлтое. Вокруг деревья роняют листву. Трещат сороки. Пахнет ёлками, как в детском садике на новогоднем утреннике. Скоро Новый год, в новом городе, в новом доме, с новыми друзьями.
Он целует мишку в пластмассовый нос:
— Не обижайся. Ты мой самый лучший друг!
Солнце прячется за облаками. Свет тускнеет. Дует прохладный ветерок.
— Замёрз? — спрашивает он и засовывает Плюху под куртку. — Идём, я тебя
