Не нашли.
До сих пор.
И вот уже лет десять эта самая знакомая разговаривает со всеми неуловимо плачущим голосом, а стоит ей познакомиться с новым человеком, она тут же начинает рассказывать свою печальную историю, снова и снова переживая давние события. И глаза ее наполняются слезами, руки вздрагивают точно так же, как тогда, когда при восходе солнца они с подругой, единственные на пляже, заканчивали просевать песок, пройдя за ночь около ста метров.
Нечто похожее может, наверно, случиться и с Вулыхом. Такие потрясения не проходят бесследно для человеческой психики. И кто знает, возможно, встретится лет через десять Пафнутьев с Вулыхом, и тот опять начнет прикидывать, как ему надо было поступить с миллионом долларов.
— Как умер Петришко? — неожиданно спросил Пафнутьев таким тоном, будто он знает все и ему не хватает только маленьких подробностей, чтобы восстановить всю картину.
— Да ну, умер! — с легким, почти неуловимым пренебрежением произнес Вулых. — Опрокинулся навзничь и ударился головой о тиски. Там в нашей комнате тиски стоят, к столу привинчены. Вот он и пошел затылком на эти тиски.
— Споткнулся? — участливо спросил Пафнутьев.
— Опрокинулся.
— Сам?
— Получилось так, что я помог... Не ссорились, нет, мы же с ним дальние родственники... Брат жены двоюродного брата... Приблизительно так.
— Он знал, что ты деньги нашел?
— Пришлось сказать.
— Поделиться он не предлагал?
— Как не предлагал? — удивленно спросил Вулых. — Настаивал. Очень твердо настаивал.
— Хоть сотню ты ему предложил?
— Двести пятьдесят тысяч.
— А он?
— Только половину требовал. И не меньше.
— Он требовал половину?
— Да.
— И между вами началось выяснение отношений?
— Да не было никакого выяснения. Он схватил сумку, я схватил сумку... Он споткнулся, а я — нет.
— Вы знали, что у Объячева в подвале заложник сидит уже несколько месяцев.
— Конечно, знали.
— И молчали?
— Не наше это дело... Пусть господа сами разбираются.
— Тоже верно. А где же все-таки деньги-то были? — спросил Пафнутьев, уже не как следователь, а тем доверительным тоном, каким могут говорить давние знакомые после второй-третьей бутылки водки.
— А! — Вулых махнул рукой. — Когда клали фундаментные блоки, в одном месте образовалась нестыковочка, щель сантиметров тридцать. Ее потом заложили кирпичом. Но не до конца. Вот туда Объячев и сунул свой миллион, заложил кирпичами, сам и раствором замазал. А я смотрю — в одном месте штукатурка... Не того качества. Решил поправить.
— Поправил?
— Как видите. Я вот все думаю — надо бы мне тогда в электричке с милиционерами поделиться... Ведь не устояли бы против сотни тысяч, а?
— Я бы не устоял, — честно признался Пафнутьев.
— Оплошал я тогда, — с болью простонал Вулых. — И далеко бы уже был, ох далеко.
— Что делать, старик, так получилось. Боюсь, что ничего уже изменить нельзя.
— Я ведь начал поправлять штукатурку, когда Объячев был уже убит. Все произошло в последние дни. Ну хорошо, убрал я кирпичи, увидел, что там лежит... Что делает на моем месте нормальный человек?
— Все восстанавливает, как было, — твердо сказал Пафнутьев.
— Правильно! — одобрил Вулых. — И мне надо было сделать то же самое. Вот раствор, вот кирпичи — заложи, восстанови все, как было. В подвале тепло, новый раствор высохнет к вечеру. Ночью я мог встать и зашпаклевать это место. И никто никогда не узнал бы, где Объячев спрятал деньги. Я мог появиться в этом доме через год, через два — здесь работа всегда будет. И спокойно, не торопясь, сделать все, что требовалось. Какой же я дурак, боже, какой я дурак! Таких, наверное, еще свет не видел!
— Знаешь, старик, с тобой трудно не согласиться, — серьезно сказал Пафнутьев и придвинул Вулыху листки протокола. — Вот тут я, как мог, записал твои показания. Прочти... Если все правильно, подпиши.
Не говоря ни слова, Вулых молча и сосредоточенно, не читая, подписал каждую страницу и в конце добавил: «С моих слов записано верно, возражений не имею».
— Как приговор сам себе подписал, — сказал он, подняв глаза на Пафнутьева.
— Ничего, старик... По-разному может повернуться.
— Да уж повернулось, — сказал Вулых, поднимаясь. — Если бы я взял из этих денег только одну пачку, всего одну пачку, десять тысяч долларов... Какой бы себе дом в Закарпатье отстроил, какой дом... — он привычно уже сложил руки за спину и направился к двери.
* * *
Пафнутьев видел, что работа идет, сведения накапливаются, но просвета не было. И, складывая листочки протокола, глядя на пустой уже стул, на котором только что сидел Вулых, он ощутил вдруг уверенность в том, что ничего сверхъестественного в этом нет.
— Что-нибудь удалось выпотрошить из этого недоделанного Вулыха? — спросил Шаланда, входя в кабинет.
— Очень хорошо поговорили. Он сказал гораздо больше, чем я надеялся. Оказывается, всю эту объячевскую семейку Вулых знает лучше, чем они сами себя знают.
— Это хорошо, — кивнул Шаланда. — Скоро конец?
— Да, вот-вот, — Пафнутьев отвечал односложно, но вовсе не потому, что хотел поставить Шаланду на место, вовсе нет. Какая-то мыслишка вертелась в его голове и никак не могла оформиться во что-то внятное.
— А почему ты решил, что скоро конец?
— Мало живых осталось... Кто там... Вохмянины, Вьюев со Скурыгиным, красавица Света.
— Она в самом деле красавица? — спросил Шаланда как бы между прочим, как бы не придавая значения своему вопросу.
— Можешь не сомневаться.
— Всю проверил? — не удержался, куснул все-таки Шаланда.
— Насколько позволяли обстоятельства. Если чего упустил — доработаю, допроверю. Не переживай, Шаланда. Ты тоже еще молодой. У тебя многое впереди. Не столь, конечно, не столь... Но все равно жизнь и для тебя продолжает сохранять некоторые свои прелести.
Шаланда долго молчал, сопел, перекладывал на столе какие-то папки, осторожно косился на Пафнутьева — не смотрит ли тот в его сторону.
— А ты злой, Паша, — неожиданно сказал Шаланда.
— Нет, Жора... Не злой. Я справедливый.
— Это одно и то же... Не хотел бы я оказаться в твоих справедливых руках.
— Я тоже не хотел бы оказаться в твоих добреньких пальчиках. — Слова у обоих выскакивали предельные, но улыбка Пафнутьева и насупленность Шаланды смягчали разговор. — Ты, Жора, начал о чем-то говорить — о том, что тебя, в общем-то, и не касается... Я из вежливости подхватил твои слова, ответил полно и обстоятельно, ничего не утаил. Могу еще подробностей подбросить, если тебе без них невмоготу...
