Пустота зияла прямо перед ним – там, где должна была стоять Индира, уперев руки в бедра: «Ты понимаешь, что на улице светит солнце?»
Она считала незаконным просмотр телевизора в солнечную погоду. Это потому, что в двенадцать лет Индира вместе с семьей эмигрировала из Великобритании и до сих пор ценила австралийское солнце так, как Логан, выросший с солнцем в глазах, никогда не мог его оценить. Он рассматривал солнечный свет как опасность, препятствие к победе на корте, вроде ветра. Индира же считала его ежедневным чудом.
После себя она оставила и в прямом смысле пустые места, вроде более темного пятна на стене, где висела купленная ею у какого-то художника на рынке в Хобарте жуткая абстрактная картина, и потертого ковра рядом с входной дверью, где стояла ее бесполезная винтажная вешалка для шляп, только она, очевидно, не была такой уж бесполезной, потому что Логан привык бросать на нее разные вещи, например свою толстовку с капюшоном, которой там не должно было быть, так что отсутствие вешалки было на удивление сообразным, как и шарики серой пыли, которые до сих пор безутешно мотались по полу в прачечной на месте, раньше занятом бамбуковой корзиной для грязного белья.
Стиральную машину Индира оставила. И эта штуковина сердито взирала на Логана всякий раз, как тот пытался ею воспользоваться. Машина была маленькая, заморочная, с фронтальной загрузкой и множеством разных функций. Все их вещи стирала Индира. Она любила стирку. Иногда снимала носки прямо с ног Логана, чтобы освежить их.
По крайней мере, холодильник относился к нему по-дружески. Он стоял торжественный, флегматичный и тихо гудел сам с собою во время всех разрывов отношений, совершенно бесстрастный к тому, что баночки с греческим йогуртом и ванночки с клубникой исчезали, а их место снова занимали коробки с пиццей и шестибаночные упаковки пива.
Верный старый друг.
Боже правый, он превращается в свою мать – персонифицирует домашнюю технику!
Логан уставился на пустой прямоугольник на стене, будто это заложенное кирпичом окно и он бессмысленно ищет за ним вид, которого давно уже нет, объяснение, которого не предвидится.
– Она прекрасна, – говорила Индира про ужасную картину. – Я чувствую себя живой, когда смотрю на нее.
– Она безобразна, – возражал он и слышал отголосок родительских добродушных перепалок.
Или ему только так казалось? Может быть, Индира слышала что-то другое. У ее родителей был несчастливый брак. Она могла улавливать в его словах отголоски чего-то совсем другого. Логан считал, что он забавен и заигрывает с ней, но вдруг это было ей неприятно? Может, она на самом деле ненавидела стирку. Может быть, они жили рядом и при этом находились в абсолютно разных реальностях.
Картина была ужасная, но Логан скучал по ней, так же как скучал по вопросам Индиры, по ее духам, по ее увещеваниям, чтобы он ел бананы (ради калия, она была одержима калием), по ее кроссовкам у входной двери, по ее звонкому чиханью, по неизмеримому удовольствию, которое она получала от ловли покемонов, которые невидимо слонялись по их квартире (они все еще здесь? Ждут с надеждой, когда она поймает их своим телефоном?), по ее нежным, как касание крыльев бабочки, поцелуям в шею ранним утром в воскресенье, по ее… Иисусе!
Хватит!
Логан схватил телефон и позвонил своему другу Хиену, потому что он, Логан, – черт подери! – не пассивен. Он составлял ежедневный список своих непассивных действий. В кругу старых школьных друзей он был единственным, кто иногда звонил им, и жены всех его друзей замечали это и говорили мужьям: «Вам всем повезло, что у вас есть Логан».
– Ты подумал? – спросил Хиен, как только поднял трубку.
– А? – Логан ни о чем не думал. – Подумал – о чем?
Но тут он вспомнил, что Хиен считал своего шестилетнего сына будущим Надалем и хотел, чтобы Логан позанимался с ним, и его не волновало, что тот никого не тренировал с юных лет, когда помогал в школе Делэйни. Логан предпочитал тренерскую работу всем прочим обязательным для них занятиям, но сейчас ему это было не нужно.
– Я тебе уже говорил, что не беру учеников, – сказал Логан. – Я же дал тебе список тренеров.
– Только посмотри, как он играет, – уговаривал Хиен. – Всего разочек. Я раньше ходил на все твои матчи.
– Ты не ходил.
– Один раз пришел, – сказал Хиен. – Ты был хорош.
– Да что ты говоришь! В рейтинге я…
– Ну и что, приятель, мне дела нет, каким ты был в рейтинге, твое время прошло, но мой сын – это будущее, он может стать и твоим будущим. Вот увидишь. Приходите с Индирой на обед, а потом мы пойдем на местный корт и посмотрим, как он тебе покажется.
– Хиен…
– Я хочу, чтобы ты тренировал его. И никто другой. Даже твой отец. Я делаю тебе одолжение. Подумай об этом. Мне нужно идти.
Логан отшвырнул телефон в угол дивана и немного посмеялся. Даже весьма реалистичный Хиен превратился в типичного теннисного родителя, ослепленного любовью к своему ребенку.
Жена Хиена и Индира дружили. Но Индира, вероятно, еще не сказала ей об их разрыве.
Его друзья отреагируют так же, как родные в День отца. Индира нравилась людям больше, чем он. Логан всегда это знал, и впервые его это озаботило. Он почувствовал себя несправедливо оклеветанным. Даже проклятый Трой и тот смотрел на него как на дурака из-за того, что он позволил Индире уйти.
Логан вспомнил слова матери перед ее драматическим падением: «Разве мы с отцом не дали вам хороший пример? Пример хорошего брака?»
Он никогда не рассматривал брак своих родителей как нечто, что можно оценить. В его представлении союза родителей не существовало в отрыве от всего остального. Он просто был. Логан подумал, что, вероятно, у него сохранилась бессознательная детская вера в то, что его родители – не два отдельных человека, а единое целое. Они прожили вместе полвека, вместе работали, вместе играли в теннис. Он редко видел их по отдельности. Показали ли они детям хороший пример, пример хорошего брака? Впервые Логан всерьез задумался над этим вопросом.
Ему нравилось, как родители подтрунивают друг над другом. Это было сродни наблюдению за их игрой в паре, и когда они все были детьми, то, не понимая правил, воспринимали это как веселую игру. Логан предпочитал ничего не знать о сексуальной жизни родителей, но ему нравилось, что они всегда прикасаются друг к другу, обнимаются и целуются – больше, чем другие мамы и папы. Его отец был такой большой, а мать – такая маленькая, он и сейчас легко мог поднять ее, взяв под мышки, и переставить на другое место, куда захочет, но даже ребенком Логан понимал, что его матери нравится, когда отец делал это, пусть она иногда и притворялась возмущенной, что было частью игры.
С Индирой Логан даже не пытался провернуть такую штуку. Она ужасно боялась щекотки. И наверное, стукнула бы его, попытайся он поднять ее. К тому же Индира считала себя слишком тяжелой. У нее были проблемы с отношением к своему телу. Логану оно нравилось, но ему приходилось с невероятной тщательностью следить за тем, что он говорит. Индира предпочитала изображать, что у нее вовсе нет тела. В начале отношений Логан делал ей комплименты, а она ополчалась на него: «Ты врешь! Это просто слова. Как ты можешь такое говорить! Я знаю, что на самом деле ты так не думаешь, ноги у меня кривые, а руки некрасивые». Вдруг Логан оказывался в положении защитника ее тела от жестокого нападения, и он терялся в догадках, как долго и насколько яростно ему нужно отбиваться, когда атакующим была сама Индира, так что в конце концов он сдал позиции. И перестал вообще что-нибудь говорить. В каждых отношениях есть свои донкихотские правила. Нужно просто следовать им. Только его руки могли говорить, и он пытался сказать ими все, чего не позволено было выразить словами. Их отношения во многом состояли из прикосновений, не только в спальне: они держались за руки на улице, лежали рядом на этом диване, когда смотрели телевизор. По мысли Логана, эти касания означали, что все необходимое сказано.
