— Отвернитесь, — строго приказала она. — И оставайтесь на коленях. Я скажу, когда можно будет смотреть.
Хоффман неохотно оставил ее бедра и на коленях повернулся вокруг своей оси, так что оказался к ней спиной. Он весь дрожал от предвкушения.
Эллен поднялась. Немного пошелестела юбкой у него за спиной, одновременно потянувшись за инструментом на письменном столе. Быстрым движением схватила его и накинула Хоффману на шею.
Она слушала его объяснения, как в тумане, но сейчас каждое слово ясно проявилось в ее памяти. Возможно, потому, что ее вынудили все записывать.
Хочешь обезвредить жертву как можно быстрее — сжимай как можно сильнее.
Она сжала рукояти так сильно, как только могла, будто собиралась перекусить невероятной толщины ветку в саду их дома в Леруме.
Хоффман крутился, хрипел и махал руками. Его очки болтались на одном ухе, и, когда он тряхнул головой, свалились, улетев на другой конец комнаты.
Важно все время находиться за спиной жертвы; нельзя допустить, чтобы она могла перехватить инструмент.
Хоффман попытался приподняться, но сильный пинок Эллен заставил его снова упасть на колени. Она так напряглась, что мышцы рук задрожали, а пальцы побелели. Послышался щелчок, когда струна прошла первую выемку. Хоффман судорожно сглотнул.
Да, это был действительно эффективный инструмент.
Но мускулы шеи у Хоффмана оказались мощными, как у зверя. Сколько Эллен ни сжимала рукояти, ей не удавалось перевести струну к следующей выемке. Руки болели от напряжения. Сколько же она выдержит?
Хоффман ухватился за ее юбку, рванул; треснула ткань. «Мне нельзя падать», — промелькнуло в голове у Эллен. Вцепившись в инструмент мертвой хваткой, она ужом крутилась у него за спиной. «Мне точно нельзя оказаться лицом к нему!» На ковре под ними хрустело разбитое стекло.
Она как можно громче позвала на помощь. Слышал ли кто-нибудь ее? Фру Ланге? Капитан Рапп? Но был уже поздний вечер, и фру Ланге давно ушла из кухни, а капитан Рапп, вероятно, крепко спал, накачавшись виски. Да и что они сделали бы против Хоффмана? Кричать значило просто попусту тратить силы. Она просто должна держаться. Не ослаблять хватку. Но скоро сил у нее не останется. Мышцы рук дрожали, и она несколько раз чуть не споткнулась о порванную юбку.
Метания Хоффмана чуть ослабли. Не начала ли истощаться его нечеловеческая сила? Он повернул к ней лицо, и Эллен увидела налитые кровью белки его глаз, вывалившийся язык и кровь, идущую изо рта. В следующий миг он с грохотом свалился на пол и потянул ее вслед за собой.
Эллен боялась, что потеряет хватку, но поняла, что ее руки так крепко застыли на ручках инструмента, что она не могла пошевелить пальцами, даже если б захотела.
Хоффман, как безумный, крутился из стороны в сторону, ползая по ковру; на секунду поднялся на четвереньки — и снова свалился на пол. Эллен следовала за всеми его рывками, как львица, вцепившаяся когтями в спину буйвола. Она чувствовала бешенство, какого раньше не испытывала.
Постепенно его движения становились все слабее, и наконец он остался неподвижно лежать на боку, а тяжело дышащая Эллен свалилась позади него. Его жилетка и рубашка были влажными от пота. Она не знала, был ли он мертв, без сознания или притворялся. В любом случае сил у нее больше не было. Она поднесла к себе ладони с пальцами, скрюченными, как когти, и встала на ноги.
Огромная спина Хоффмана дрогнула; тот захрипел и трясущейся рукой начал искать на ощупь отпускной рычажок.
Эллен схватила пальто, бросилась из комнаты и побежала по темному коридору. Если Хоффман сможет снять с себя инструмент, он, без сомнения, убьет ее. Не быстро обезвредит, а убьет медленно и мучительно.
Надо бежать. Но куда? Эллен ни на кого не могла рассчитывать — ни на фру Ланге, ни на Иона, ни на Артура.
Она успела миновать половину лестницы вниз, когда услышала, как дверь наверху открылась и по коридору загрохотали тяжелые шаги.
30
Одним из первых наставлений, которое комиссар Нурдфельд дал Нильсу, когда тот стал старшим констеблем, было никогда не беспокоить комиссара дома. Если только дело не было действительно чрезвычайным.
Частная жизнь комиссара была священна и скрывалась завесой молчания. Ничто из происходящего на работе не должно было проникать домой — и ничто, происходящее внутри дома, не доходило до его коллег по службе. С помощью одного-двух обрывочных разговоров Нильс с течением времени смог собрать по кусочкам картину семейной жизни Нурдфельда. Жена его страдала от болезни, названия которой никто не знал. Она заболела вскоре после женитьбы, и с годами ей становилось только хуже. Теперь она в основном лежала в постели и нуждалась во всесторонней помощи. Когда Нурдфельд был занят на работе, о ней заботилась сестра, ведущая также все хозяйство. Когда комиссар приходил домой, то брал заботы о жене на себя. Он никогда не участвовал в вечеринках и не уезжал в отпуск. Если коллега, не знакомый с обстоятельствами, интересовался, как прошел его отпуск, он получал прохладный уклончивый ответ, а если кто-то был настолько глуп, что спрашивал, как дела у его жены, то наказывался весьма неприятным расписанием на месяц с самыми мерзкими дежурствами.
Но то, о чем рассказала Мэрта, можно было считать «чрезвычайно серьезным» делом, подумал Нильс, постучав в дверь кабинета комиссара и поняв, что тот уже ушел домой.
Он нерешительно поднял трубку и продиктовал телефонистке домашний номер телефона комиссара. После нескольких гудков наконец послышался раздраженный голос:
— Да? В чем дело?
— Добрый вечер, комиссар. Говорит старший констебль Гуннарссон. Прошу прощения за беспокойство. Я знаю, как вы строги с…
— Ближе к делу, болтун. У тебя должна быть крайне важная причина для звонка мне домой.
Откуда-то издалека донесся женский голос: «Герман! Герман! Кто это?» А вслед за этим — голос Нурдфельда, приглушенный, словно он отвернул голову от трубки, и такой мягкий, какого Нильс у него никогда раньше не слышал:
— Не волнуйся, милочка, я сейчас иду.
Затем комиссар снова заговорил в трубку, теперь гораздо суровее:
— Что там, новая мировая война? Или задержанные подняли мятеж и подожгли участок? И приставили вам нож к горлу?
— Нет, комиссар. Но Хоффман, оказывается, на свободе! Он годами свободно перемещается по острову, правит им, насилует и избивает прислугу!
— Ага, вот как… И от кого вы слышали эту чушь?
— От человека, раньше работавшего на карантинной станции.
— Какого человека?
— От прислуги, которая плыла в той же лодке, что и я, когда возвращался с острова, если вы помните об этом. Ее зовут Мэрта.
— От прислуги? — рявкнул комиссар Нурдфельд. Казалось, ему трудно дышать. — Не пора ли прийти в себя, Гуннарссон? Вы тратите рабочее время на то, чтобы слушать сплетни прислуги?
