Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Он умолк. Слышно было только, как шипят угли в костре. Потом спросил:
— Скажи-ка, мудрец, если ты мудрец, когда я умру?
Монах сел поудобнее, выпрямился, сложил на груди руки, кашлянул и, прикрыв веки, задумчиво, будто высматривая что-то в себе, ответил:
— Ты умрёшь не раньше меня, великий господин. — Потом вздохнул и добавил: — И не позже.
Каан сел перед ним на корточки, кривым пальцем постучал его в лоб:
— А ты и правда мудрец. Не зря я положил сотню…
Уже под утро, лёжа на кошме, напившись кумыса, засыпая, он сказал:
— Лучше бы ты был колдун. Наколдовал бы мне ещё одну жизнь. Сотню жён. Сотню царств. Ты мне понравился. Я ждал тебя долго. Наверное, думал, что узнаю какую-то новую правду. Что с этой новой правдой мне станет лучше. А услышал — тебя. И это хорошо. Это получается, что нет на земле никакой такой особенной правды. Правды для лучших. Нет. И значит, всё правильно. И все мои думы, мои сомнения — всё правильно. И нет нужды смотреть на них косо. И нет нужды спасаться от них. И ждать нечего.
Монах смущённо помалкивал.
— Хорошо, что ты приехал. Хорошо. А теперь уезжай обратно. Нам не по пути.
Наутро в сопровождении сотни монгольских воинов монах с его белым ослом был отправлен восвояси. В путь ему снарядили целый обоз провианта и выдали пайцзу, обещавшую смерть любому, кто посмеет причинить ему зло.
В тот же день старик неожиданно решил свернуть охоту и идти на тангуров. Он не стал дожидаться, пока соберётся рассредоточенная на большой территории армия, и с одним туменом двинулся в путь, приказав основным силам догонять его на марше. Они возвращались той же дорогой, по которой пришли сюда. Глядя на сильное, спокойное войско, идущее в строгом походном порядке, с дозором, арьергардом, с разведкой впереди, свободное от обозов и лишних людей, трудно было поверить, что уже много лет оно ведет кровопролитные бои в самых невообразимых условиях, везде. Разбитый Кешекент с протянутыми к небу, точно в мольбе, минаретами обходили стороной — и то, трупный запах — запах победы — отчётливо ощущался в воздухе.
Спустились, наконец, с гор на понятную и привычную равнину. Старик не слезал с коня. Его сгорбленная фигура мерно покачивалась в седле. Он ехал, погружённый в себя, злой. Никто не смел к нему обратиться. С важными вопросами предпочитали идти к Тулую, который тоже боялся лезть к отцу без лишней надобности и решал всё сам. Привалов не было, каан молчал. Ели на ходу. Находились и такие, кто по старинке клал кусок сырого мяса под седло и по мере надобности отрезал ломтик, не нуждаясь ни в костре, ни в отдыхе. Сам старик практически не прикасался к пище. Он часто клевал носом на ходу, а проснувшись, не мог поверить, что только что спал.
Войско сделало ещё один подъём, чтобы спуститься в каменистую долину, и, взойдя наверх, вдруг замерло без приказа на месте, как уже было однажды. Внизу всюду, куда долетал взгляд, колыхалось ровное кровавое море алых маков. Старик подвёл коня к краю обрыва. Несомненно, это были те самые поля, что походя вытоптала его конница. Но они вновь были наполнены мириадами живых цветов, которые насмешливо глядели на него и качались под ветром, будто дразнили, звали — иди к нам. Ему показалось даже, что их стало больше, что они везде — и в небе, и на камнях, и в воздухе. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этого красного покрывала.
— В обход, — мрачно сказал каан, и тумен послушно повернул в сторону.
13
Отставшие части Чагатая нагнали их уже в землях уйгуров. Пополнившееся туменами Мухали войско каана стало лагерем посреди голой равнины. Вот уже третьи сутки каан не выходил из своего шатра, который не любил, предпочитая юрту. Но юрту тащила упряжка быков, они не поспевали за ними. Никого в общем-то не удивляло то, что старик надумал уединиться. До этого он гнал войско без передышки много дней подряд, как будто их ждали великие дела и не было времени развлекаться. Да и погода не располагала к прогулкам — лил дождь.
Посоветовавшись с Тулуем, Чагатай всё-таки решил навестить отца. Тем более что вместе с ним в стойбище прибыл большой отряд из Керулена, который привёз не только подарки, но и вести из дома. Гибкий, жилистый Чагатай громким криком предупредил отца, что зайдёт к нему в шатёр. Не дождавшись ответа, он откинул полог и перешагнул через порог. Старик сидел неподвижно перед потухшими углями. Увидев сына, он улыбнулся, подозвал его к себе и обнял. Он как-то похудел, обострился, но Чагатай не сказал ему этого. Разожгли костер. Чагатай сел рядом и стал рассказывать, что знает. Старик внимательно слушал, кивал одобрительно и хмурился, если новости не радовали.
— Здесь холодно, — ни с того ни с сего брякнул он.
Чагатай вежливо умолк. Но продолжения не последовало. Тогда Чагатай сказал, что прибыли повозки из Керулена. Старик сразу оживился и приказал привести гонцов с родины. Пришли трое родовитых нойонов. Они рухнули на колени и подползли к сапогам каана. Тот предложил им сесть. Беседа затянулась до глубокой ночи. К тому времени дождь внезапно кончился, и в небе проглянули тысячи мерцающих звёзд. Старик был прост и сердечен. Когда аудиенция наконец завершилась и нойоны задом попятились к выходу, беспрерывно кланяясь и желая каану всех мыслимых благ, один из них хлопнул себя по лбу:
— Э-э-э! Забыл! Подарки!
Сбиваясь с ног, все трое кинулись вон и через минуту вернулись, держа в охапке кожаные тюки. Каан довольно щурился, когда перед ним выкладывались кафтаны, рубашки, сапоги, ножи, дорогие амулеты. Под конец самый рослый нойон с загадочным видом открыл последний мешок, поднял его над головой, встряхнул — и из мешка толстой меховой струёй к ногам каана вылетела шкура огромного волка. Его голова ударилась в мысок сапога сломанным жёлтым клыком. Удивительным был окрас этого зверя — серо-голубой, точно снег под лучами вечернего солнца.
Они ждали слов одобрения, но каан изменился в лице, отпрянул и вдруг закричал, не отрывая глаз от шкуры:
— Вон отсюда!!
А когда все вывалились из гэра, он схватил эту огромную, лобастую, с пустыми глазницами голову, притянул к себе и уткнулся в неё лбом. Плечи его содрогались, точно от рыданий, но он не рыдал — он тихо выл, глухо и безнадёжно, как воет волк, угодивший в ловушку, от боли и бесконечного одиночества.
14
«Если человек никогда не видел солнца, он бы не страдал в темноте. А если не знал ночи, его не терзало её отсутствие. Мы просто не знаем, что есть ещё, кроме дня и ночи. Вот если бы мы это узнали, вот тогда, может быть, и день с ночью показались бы нам тусклыми и томительными — без того, чего мы пока не знаем. Не надо бояться. Сколько ещё неизведанного! Совсем не надо бояться».
Так думал старый китайский монах, возвращаясь на путь, ведущий домой.
Дорога — эпилог
— Вертолёт? Это уже слишком.
— Да, господин президент. Но так считает служба охраны.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
