челюсти, ибо рот так и остался открытым во время агонии. Ее торопливо засунули в прозрачный непроницаемый пластиковый мешок, который с нескончаемым скрежещущим звуком закрыли на молнию.
Фредди инстинктом животного чувствует, какая он легкая добыча. Он просит меня оставить его и уехать одной жить в Амстердам. Ему хочется вернуться в Антверпен, к своей сестре и к своему врачу. Разумеется, мы будем часто видеться, но он хочет быть один. Я отправляюсь в Амстердам с болью в сердце. Никак не удается найти жилье. Как-то вечером, устав от постоянных отказов агентств по съему недвижимости, недовольных тощими гарантиями, которые я могу предложить, я захожу в случайный бар передохнуть. Выхожу оттуда поздно, сильно навеселе, останавливаюсь посреди площади и ору в ночные небеса:
— Бабушка! Если Бог есть, пусть я сейчас же найду где жить! Сейчас же!!!
В голове туман, все плывет. Выбегает хозяин бара и спрашивает, что случилось. Я так же оглушительно повторяю свою молитву.
— Успокойтесь! Успокойтесь!
Он показывает пальцем на дом, углом выходящий на площадь, и предлагает свою квартиру, с которой только что съехал.
— Это дом не для кинозвезд, но там есть все, что нужно!
— Спасибо…
На следующий день я вселилась, думая про себя, что мне бы надо почаще взывать к бабушке и к Богу.
В конце 2001 года мою жизнь изменила непроходящая боль в ухе. Врач не нашел ничего серьезного. Я была уверена в обратном.
Ничто не могло облегчить этого неприятного ощущения, начинавшегося в верху шеи и отдававшего в висок. Серьезное обследование выявило рак горла — болезнь алкоголиков и курильщиков. Я и раньше думала, что из такой бурной жизни мне невредимой не выйти, что я буду наказана, заклеймена. Ну вот, это и случилось, внезапный конец всему. Доктора предупреждали. Вероятно, вот-вот все будет кончено, но оказывается, у меня немалые шансы выжить. Я хотела десяток лет отдохнуть.
— До пятидесяти доживу? — спросила я.
— Очень может быть…
Врачи всегда перестраховываются. Не хочу я ни статистики, ни софистики, я хочу надежды. Если они ошибутся, я не стану подавать в суд!
Мои шансы выросли, тем лучше, я не верю в свою скорую смерть. Я буду в точности исполнять предписания врачей, и все кончится хорошо. Химио- и лучевая терапия. Меня целыми днями неукротимо рвет. Для смеха я говорю себе, что это с похмелья. Внушительные металлические агрегаты, испускающие лучи, напоминают что-то из научной фантастики. Друзья-продюсеры, Дорна и Рууд, предлагают проект. Это короткометражный фильм, работа над которым развеяла бы мои мрачные мысли. Дорна хочет снять меня в интимные мгновения болезни, среди медицинских аппаратов. Она утверждает, что такой фильм будет полезен людям или, может быть, послужит документальным свидетельством post mortem, ах нет, этого она не решается сказать прямо. Я соглашаюсь. Фильм даст мне ощущение, что моя болезнь виртуальна, что это просто еще одна роль. Я немного дистанцируюсь от нее, и вот мне уже лучше. Может быть, врачи станут лучше ухаживать за мной, если их снимать на пленку? Я счастлива, оказавшись перед камерой снова — возможно, в последний раз. Шея съеживается на глазах, как иссушенный фрукт, сожженный лучевой терапией. Участок шеи с расплывчатыми контурами, необратимо сожженный, утратил чувствительность к прикосновениям. Порция смерти под моим шейным платком останется предзнаменованием. Я выкарабкалась. Я снова весела, будто ничего не случилось. Красавица актриса улыбается в объектив. Я больше не пью и, между прочим, не курю.
Снова завертевшаяся жизнь может оборваться, ведь у смерти нет логики.
Моя жизнь не оборвалась. Я выздоровела.
Моя светлая двухэтажная квартирка величиной с кухню на той вилле в Сен-Тропезе. Наверху спальня с единственным атрибутом звезды — громадным мягким диваном.
Часы напролет провожу я здесь, привыкая к временной отсрочке приговора, читаю, смотрю мыльные сериалы. В мансарде под самой крышей слуховое окошко, как в комнате под номером двадцать два. Здесь слишком мало пространства, чтобы писать большие картины, и я по законам соответствия уменьшаю свой размах, привыкая к скромным потребностям убывающей жизни.
Однажды — странная боль. Начало 2004-го. На сей раз в спине, постоянная, колющая. Невидимое существо наносит мне удары в спину. Порой я оборачиваюсь. В спине все время колет, все сильнее. В постели, в машине, под душем — всюду.
— Ничего страшного.
Таково предварительное заключение врача. Я требую сделать мне рентген. Мнение меняют, обнаружив на снимке остаток раковой опухоли: метастазы в легком, они-то и болят спустя два года после временного выздоровления. Теперь на верхнюю часть спины всегда словно давит кулак, а дышу я с легким стрекотанием. Меня оперируют, опухоль в легком спешно вырезают. Приходят друзья, родственники, сын. Из Лос-Анджелеса к моему изголовью приезжает Элайн и кормит меня нежными darling!..
Она гладит меня по обритой голове. Неважно выглядит Эмманюэль. Я поднимаю гостям настроение. Элайн пора уезжать, и я обещаю ей, что мы снова увидимся. Она в этом уверена.
— You’re like a ball, darling, you bounce right back! (Ты как мячик, дорогая, ты всегда отпрыгиваешь!)
Элайн права. Я снова выздоравливаю.
Я не боюсь смерти, просто я хотела бы выбрать ее сама, свою смерть, как последнее желание.
Фредди скончался от сердечного приступа летом 2004-го. Я была еще в больнице. Сначала моя сестра это скрывала, чтобы не расстраивать меня, потом сказала, испугавшись, что я все равно узнаю из телепередачи. Через несколько минут я услышала по радио: «Умер поэт Фредди Де Врее».
На похороны я собралась с трудом, накачанная обезболивающими. Мое тело — одеревенелая масса, которую я с трудом усаживаю в кресло. Я хочу проводить Фредди.
Я возвращаюсь домой и долгие дни провожу на диване в тишине, без сна. У меня еще не восстановилось дыхание. Я на строгом лечении. Нужно избегать резких движений. Нельзя волноваться. Химиотерапия помогает. Но ничто не способно уменьшить чувство горя в моем отравленном, привыкшем к боли теле. Я сосредотачиваюсь. Вызываю образ Фредди, интенсивно концентрируюсь на нем. Я снова разговариваю с ним и прошу его посмотреть на меня, подать мне знак, пусть это будет разбившийся флакон или птица на подоконнике.
В том же году за Фредди ушел Вим Верстаппен.
И вот они все умерли! Отец, мать, друг и любовник.
А я — нет.
Расслабившись в роскошном номере отеля на постели королевских
