собора собралась огромная толпа, чтобы послушать публичную дискуссию о том, что значит быть человеком. Если конкретнее, то обсуждался вопрос, чем — а не «кем» — были уроженцы так называемого Нового Света, и, следовательно, какие права на них имели монархи Испании и землевладельцы-колонизаторы. Сторону землевладельцев отстаивал известный гуманист Хуан Хинес де Сепульведа, преданный сторонник нового греческого учения, основанного Аристотелем. Сепульведа считал, что главная цель — вырваться из тьмы средневекового мира и восстановить свет античности. Ему оппонировал доминиканский монах из религиозного ордена, рожденного в горниле инквизиции и крестовых походов, Бартоломе де лас Касас — бывший землевладелец в Новом Свете, ставший убежденным христианином и получивший лучшее церковное образование.
Сепульведа утверждал, что испанская власть в Северной и Южной Америке имеет неограниченную область действия, поскольку, следуя Аристотелю, местные жители — это «варвары», не знавшие цивилизации. Их низкие рациональные способности, согласно Сепульведе, проявляются в демоническом язычестве и служат оправданием завоевания. Варваров нужно просветить и обратить в христианство. Однако де лас Касас считал это неоправданной и незаконной жестокостью. Ссылаясь на идею convivencia, монах утверждал, что коренные жители Северной и Южной Америки, будучи политеистами, ничем не отличаются (в глазах христиан) от мусульман и евреев в Европе, поэтому имеют такое же право на мирную жизнь, как и любые другие народы. В действительности, продолжал он, попытка обратить туземцев в христианство силой навлечет проклятие и на их души, и на души самих испанцев. Обращение в христианство (которое де лас Касас действительно поддерживал) должно происходить только путем мирной проповеди.
Сама дискуссия, проходившая перед советом богословов и представителями короля, формально завершилась без резолюции. Никакого официального решения вынесено не было. В краткосрочной перспективе де лас Касас, казалось, победил. Испанская корона расширила прямой надзор за землевладельцами и взяла на себя ответственность за благосостояние местных жителей. В более долгосрочной перспективе окончательную победу следует присудить Сепульведе. Роль монахов в защите аборигенов постепенно ослабевала, и землевладельцы расширяли свою власть в ущерб коренному населению. Пожалуй, еще важнее то, что на протяжении XVI века аристотелево понимание «варварства» овладело умами европейцев — его использовали католики и протестанты в своих религиозных войнах, оправдывая насилие как против коренных жителей Америки, так и друг против друга.
В сущности, это была дискуссия о Средневековье и Новом времени, о религии и секуляризме. Сепульведа представлял современный ему секуляризм, оправдывая идеями Аристотеля и естественного права колонизацию и угнетение во имя централизации государства и «прогресса». А за мир и терпимость высказался де лас Касас, средневековый священник. Он выступал за потерянный мир, за Светлые века, хотя сам тогда и не знал этого.
Исход дискуссии в Вальядолиде в 1550 году, возможно, лучше, чем что бы то ни было, знаменует триумф Нового времени.
Светлые века завершились в середине XVI века, но на самом деле закат начался гораздо раньше. Безусловно, к историческим периодам в строгом смысле неприменимы понятия «начало» и «конец», мы знаем, что многие изменения накапливаются постепенно и меняют существующую картину мира. И в какой-то момент становится ясно, что все качественно отличается от того, что было раньше. В 1370-х годах по меньшей мере один человек — поэт Петрарка — был уверен, что новая эра пришла на смену эпохе тьмы.
Петрарка писал на тосканском диалекте (языке Данте) потрясающие стихи, в которых прославлял земную красоту и активно пользовался религиозными аллегориями. Но кроме того, он писал прозу на латыни. На языке Цицерона он жаловался на своих критиков и восхвалял себя как создателя Новой эры — новой эпохи культурного и интеллектуального труда. Словом, считал, что стоит у истоков Ренессанса.
Но не все с ним соглашались. В «Апологии», адресованной его французским критикам, он жаловался на интеллектуальную среду, которая ему предшествовала, отмечая, что искусство и мысль, ею порожденные, были окутаны «тьмой и густым мраком». Это были «темные века». Он охарактеризовал классическое прошлое как эпоху «чистого сияния», а в одном из писем утверждал, что античность «была более благоприятной эпохой, и, вероятно, она наступит снова; здесь же, в центре, в наше время, слились несчастья и бесчестие». Петрарка надеялся, что живет в конце этой срединной — или средневековой — эпохи.
Впрочем, идея «темной эпохи» не была чем-то новым в конце XIV века. Мыслители предыдущих столетий серьезно интересовались структурой и организацией времени. Общая модель, считали они, изложена в Священном Писании: мир неизбежно движется к беспорядку и хаосу перед окончательным завершением — от хорошего к плохому, а затем, наконец, снова к хорошему. Но Петрарка мыслил иначе. Согласно распространенному мнению, период, который мы сейчас называем Возрождением, был поразительно успешным. Петрарка и его современники утверждали, что знания древности были утеряны на тысячу лет, но теперь их восстанавливали, возрождали, переносили в Италию XIV и XV веков. Это был одновременно и политический, и культурный аргумент; Петрарка мечтал, чтобы флорентийцы были преданы Флоренции так же, как «идеальные» римляне, готовые умереть за свою республику, были преданы Риму. Но он смог начать эту кампанию только благодаря многовековой традиции прочтения классических текстов и знаний. Поэзия Петрарки не образовалась на пустом месте, он опирался на развитие народных литературных традиций, в которое внес весомый вклад, например, Данте. Безусловно, существовали новаторские художественные течения, которые занимались адаптацией классических норм к Италии конца XIV и XV веков, но и они зависели от более ранних традиций.
Более того, Петрарка и его последователи — «гуманисты» — считали свою миссию важнейшей не потому, что они жили в золотой век искусства и красоты, а потому, что «все вокруг ужасало». Италию охватили войны и болезни, фракционная борьба и внутренние раздоры, растущая тирания, неприкрытая коррупция. В 1506 году флорентийский генерал-капитан убедил Макиавелли вернуться к проекту написания истории Флорентийской республики. «Без добротной истории тех времен, — писал капитан-генерал, — будущие поколения никогда не поверят, насколько было плохо, и никогда не простят нам того, что мы так быстро потеряли так много».
Но точно так же, как мы не можем отделить гуманизм эпохи Возрождения от средневековой интеллектуальной жизни, мы не можем рассматривать ужасы эпохи Возрождения в отрыве от средневековых практик. Знаменитые произведения искусства эпохи Ренессанса требовали огромных вложений от мира, в котором неравенство становилось все более заметным. Современные ученые, например, считают, что моделью Моны Лизы да Винчи была жена работорговца. Мы можем смотреть на «Джоконду», восхищаться ее улыбкой и гениальностью Леонардо, но при этом мы не вправе игнорировать тот факт, что богатство ее класса, по крайней мере отчасти, было связано с массовой торговлей людьми. В каждом средневековом сообществе существовали несвободные люди. Несвобода
