войну. Мама плачет, говорит, что теперь старые кво… квоты, не знаю, что это, не действуют, и всех моих братьев заберут на войну. А её заставят ещё плодиться. А папа ещё с прошлой войны не вернулся, не знает, с кем плодиться. Вот. А братья у меня хорошие. Они — задиры, конечно, но хорошие. Они меня читать учат, вот.
Он затих, видимо, раздумывая, что мне ещё такого рассказать. Но и я задумался тоже.
— А, если Новый Примарх отменит войны и твои братья останутся дома? — спросил я, испытывая неведомые доселе чувства к этому малышу, которого по какой-то причине отпустили играть одного. — Ты не будешь кидать ему вызов?
— Тогда подумаю, — серьёзно проговорил крохотный аэрах и сверкнул глазами. — Если он будет хороший, то тогда, конечно, нет. Буду служить ему, как мой отец. Мы будем вместе бить врагов!
— А если не будет врагов? — спросил я. — Что же мы будем делать тогда?
Он замялся и долго-долго ничего не говорил. А потом тихо-тихо прошептал:
— Не знаю.
— А что тут делаешь? — я решил перевести тему. — Гуляешь? Один?
— Я… я… — он вдруг сделался несчастным и уткнул все восемь глаз в пол. — У мамы скоро День Рождения, и я сбежал, чтобы сплести ей в подарок паутинку. Надеялся, что ей понравится. Но… но… — он был готов расплакаться. — У меня ничего не получается!
— Покажи, пожалуйста, что ты делаешь, — сказал я ему и аккуратно, ненавязчиво протянул руку.
Он сначала отпрянул, не желая показывать те жалкие ниточки, что у него вышли. Но потом сделал шаг навстречу.
— Не бойся, — сказал я ему, пытаясь вложить в свои слова максимум доверия. — Я не стану смеяться над тобой. Я хочу только помочь.
На этот раз он уже подошёл ближе и протянул мне обрывки, которые и орнаментом назвать было нельзя.
— Вот, — сказал он и на этот раз действительно заплакал.
— Погоди, — попросил я его, так как никогда не выносил вида детских слёз. — Я тебе сейчас помогу. Один мой большой друг, чем-то, кстати, похожий на тебя, научил меня плести чудесный орнамент. Ты что хотел сделать своей маме?
— Украшение на лапку, — ответил кроха, чьи слёзы уже испарились бесследно. — Вы, правда, мне поможете?
— Конечно, — кивнул я и на основе его паутинки принялся ткать шейный платок. — Видишь, как я делаю. Сможешь также?
— Прям также нет, но… — он вдруг замер.
Посмотрел на паутинку, затем на меня, потом снова на неё, изучая орнамент, и опять на меня.
— Ты чего? — улыбнулся я, не понимая его реакции. — Попробуешь?
— Дядь, — серьёзно сказал он, — а это ты Примарх Новый, да?
— Только тс-с-с, — я приложил палец к губам. — Никому ни слова. Хорошо?
— Но ведь это же!.. — он хотел встрепенуться, но я его осадил.
— Это будет наш с тобой секрет, идёт? — и я уже подумал, что потребуется внушение, но нет. Он всё понял, несмотря на свои годы, и затих.
Через несколько секунд он принялся повторять мой орнамент. Не сразу, но у него начало получаться что-то похожее на то, что я ему показал. Конечно, он плёл своё. Но в этом была и задумка.
— Дядь, — проговорил он совсем тихим шёпотом. — А ты возьмёшь меня к себе служить, когда я вырасту?
— Конечно, — засмеялся я, хотя мне хотелось кричать. — Как только вырастешь, сразу возьму. Но не на войну. Будем со всеми дружить.
* * *
Вернувшись, я застал бабку в отвратительном расположении духа. Наконец-то мы смогли с ней уединиться в одной из комнат дворца. Наверняка в помещении стояла прослушка, но человеческий язык тут понимать ещё не научились.
Комната представляла собой типичный зал какого-нибудь земного дворца, так как предназначалась для различных антропоморфных представителей, но по стенам всё было затянуто паутиной, а с потолка свисали удобные гамаки.
— Думаю, у человека с арахнофобией тут случился бы приступ, — проговорил я, оглядываясь по сторонам. — Такое ощущение, что мы попали в мир, где всё захватили пауки после того, как люди вымерли.
— Не смотрела под этим углом, — устало проговорила Арана, опускаясь на один из гамаков. — Но полагаю, ты прав. Тут всё создано для того, чтобы угнетать другие ксеносы. Если посмотришь иные комнаты, там тоже будет доминировать аэраховское представление о прекрасном, накинутое на ценности других культур.
— Да уж, — сказал я, присаживаясь рядом с бабкой, — не позавидуешь гостям, это уж точно.
— Но самое поганое, — призналась Арана, тяжело вздохнув, — что сегодня я сама себя чувствую, словно гость. Причём, весьма нежеланный гость.
Я видел, что отношение к бабке максимально пренебрежительное, но что всё настолько плохо, я не подозревал.
— Почему так? — спросил я, соображая в этот момент, что с этим всем делать. — Почему к тебе относятся хуже, чем к особям, стоящим на более низкой ступени?
— Видишь ли, — она замялась, словно подбирая слова. — Они считают меня предательницей. А предатель не имеет права на почтение.
— А кого же ты предала? Или я что-то не знаю о твоём переселении на Морран? — вот сейчас я не хотел бы узнать, что на самом деле моя бабка предала свой род, и мне ещё придётся завоёвывать доверие остальных аэрахов. — Я думал, ты просто устала от войн.
— По их мнению, я предала не только свой род, но и весь свой вид, — ответила она, глядя мне в глаза с такой пронзительностью, что я не мог не проникнуться. — Я спуталась с людьми. Более того, я мимикрировала под другой вид. И им неважно, что я видела в этом пути мирного развития. Они считают, что я отказалась от предназначения нашего вида — завоёвывать, подчинять, уничтожать.
— А ты как считаешь? — спросил я, вспоминая маленького воинственного паучка. — Только положа руку на сердца, — я прищурился. — Ты же знаешь, я всё равно узнаю, если соврёшь.
— Никогда этим не промышляла, — ответила Арана и, ухмыльнувшись, приняла свой человеческий вид. — Считаю, что лгать просто незачем. Так вот, я открыла в нашем народе удивительную способность. Мы можем принимать вид того ксеноса, рядом
