Ознакомительная версия. Доступно 42 страниц из 208
в землянку — ту самую, где тогда сидели в окружении.
— Как дела?
Ширяев машет рукой:
— Дела… Половины батальона уже нет.
— Перебили?
— А черт его знает. Лежат. С Абросимовым повоюешь!
— А что?
У Ширяева на шее надуваются жилы.
— А то, что майор свое, а Абросимов свое… Договорились как будто с майором. Объяснил я ему все честь честью. Так, мол, и так. Хода сообщения у меня с немцами общие…
— Знаю. Ну?
— Ну и подготовил все ночью. Заложил заряды, чтоб проходы проделать. Те самые, что ты еще заделал. Расставил саперов. И — бац! Звонит Абросимов — никаких проходов, в атаку веди. Объясняю, что там пулеметы… «Плевать, артиллерия подавит, а немцы штыка боятся».
— А у тебя сколько народу?
— Стрелков — шестьдесят с чем-то. Тридцать в атаку, тридцать оставил. Еще будет ругаться Абросимов. Ты, говорит, массированный удар наноси. Пулеметчиков и минометчиков только оставь. Саперов тоже гони.
— А майор в курсе дела?
— Не знаю.
Ширяев с размаха плюхается на табуретку. Она трещит и готова рассыпаться.
— Ну что теперь делать? Половина перебита, половина до вечера проваляется, — не даст им фриц подняться. А этот опять сейчас начнет в телефон…
Я объясняю Ширяеву, что мне сказал майор. У него даже глаза загораются. Вскакивает, хватает за плечи и трясет меня:
— Мирово! Ты тут посиди, а я сейчас с Карнауховым и Фарбером… Эх, как бы людей из воронок выковырять.
Хватает шапку.
— Если звонить будет — молчи! Пускай связист отвечает. Лешка, скажешь — на передовой. Понял? Это если Абросимов позвонит.
Лешка понимающе кивает головой.
Только Ширяев дверью хлопнул, звонит Абросимов. Лешка лукаво подмигивает.
— Ушли, товарищ капитан. Только что ушли. Да, да, оба. Пришли и ушли.
Прикрыв рукой микрофон, смеется.
— Ругаются… Почему не позвонили ему, когда пришли.
Через полчаса у Ширяева все готово. В трех местах наши траншеи соединяются с немецкими — на сопке в двух и в овраге. В каждой из них по два заминированных завала. Ночью Ширяев с приданными саперами протянул к ним детонирующие шнуры. Траншеи от нас до немцев проверены, снято около десятка мин.
Все в порядке. Ширяев хлопает себя по коленке:
— Тринадцать гавриков приползло обратно. Живем! Пускай отдыхают пока, стерегут. Остальных — по десять человек на проход пустим. Не так уж плохо. А?
Глаза его блестят. Шапка, мохнатая, белая, на одно ухо, волосы прилипли ко лбу.
— Карнаухова и Фарбера по сопке пущу, а сам по оврагу.
— А управлять кто будет?
— Ты.
— Отставить! Я теперь не комбат, а инженер, представитель штаба.
— Ну так что из того, что представитель. Вот и командуй.
— А ты Сендецкого в овраг пусти. Смелый парень, ничего не скажешь.
— Сендецкого? Молод все-таки. Впрочем…
Мы стоим в траншее у входа в блиндаж. Глаза у Ширяева вдруг сощуриваются, нос морщится. Хватает меня за руку:
— Елки-палки… Лезет уже.
— Кто?
По скату оврага, хватаясь за кусты, карабкается Абросимов. За ним связной.
— Ну, теперь все…
Ширяев плюет и сдвигает шапку на бровь. Абросимов еще издали кричит:
— Какого черта я послал тебя сюда? Лясы точить, что ли?
Запыхавшийся, расстегнутый, в углах рта пена, глаза круглые, готовы выскочить.
— Звоню, звоню… Хоть бы кто подошел. Думаете вы воевать или нет?
Он тяжело дышит. Облизывает языком запекшиеся губы.
— Я вас спрашиваю — думаете вы воевать или нет, мать вашу…
— Думаем, — спокойно отвечает Ширяев.
— Тогда воюйте, черт вас забери… Какого дьявола ты здесь торчишь? Инженер еще. А я как мальчик бегай…
— Разрешите объяснить, — все так же спокойно, сдержанно, только ноздри дрожат, говорит Ширяев.
Абросимов багровеет:
— Я те объясню…
Хватается за кобуру:
— Шагом марш в атаку!
Я чувствую, как во мне что-то закипает. Ширяев тяжело дышит, наклонив вперед голову. Кулаки сжаты.
— Шагом марш в атаку! Слыхал? Больше повторять не буду!
В руках у него пистолет. Пальцы совершенно белы. Ни кровинки.
— Ни в какую атаку я не пойду, пока вы меня не выслушаете, — стиснув зубы и страшно медленно выговаривая каждое слово, произносит Ширяев.
Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. Сейчас они сцепятся. Никогда я еще не видал Абросимова таким.
— Майор мне приказал завладеть теми вот траншеями. Я договорился с ним…
— В армии не договариваются, а выполняют приказания, — перебивает Абросимов. — Что я вам утром приказал?
— Керженцев только что подтвердил мне…
— Что я вам утром приказал?
— Атаковать.
— Где ваша атака?
— Захлебнулась, потому что…
— Я не спрашиваю почему… — И, вдруг опять рассвирепев, машет в воздухе пистолетом: — Шагом марш в атаку! Пристрелю как трусов! Приказание не выполнять…
Мне кажется, что он сейчас повалится и забьется в конвульсиях.
— Всех командиров вперед! И сами вперед! Покажу я вам, как свою шкуру спасать… Траншеи какие-то придумали себе. Три часа, как приказание отдано…
Я больше не могу слушать. Я поворачиваюсь и ухожу.
24
Пулеметы нас почти сразу же укладывают. Бегущий рядом со мной боец падает как-то сразу, плашмя, широко раскинув перед собой руки. Я с разгону вскакиваю в свежую, еще пахнущую разрывом воронку. Кто-то через меня перескакивает. Обсыпает землей. Тоже падает. Быстро-быстро перебирая ногами, ползет куда-то в сторону. Пули свистят над самой землей, ударяются в песок, взвизгивают. Где-то совсем рядом рвутся мины.
Я лежу на боку, свернувшись комком, поджав ноги к самому подбородку. В правой руке у меня пистолет. Он весь в песке. Вечером Валега его густо смазал маслом. Утром я забыл его обтереть.
Никто уже не кричит «ура».
Где Ширяев? Мы почти одновременно выскочили из окопов. Я споткнулся и ухватился левой рукой за что-то железное, торчавшее из земли. Потом я видел его шинель впереди, чуть правее. На ней большое желтое пятно, она сразу бросается в глаза.
Немецкие пулеметы ни на секунду не умолкают. Совершенно отчетливо можно разобрать, как пулеметчик поворачивает пулемет — веером — справа налево, слева направо.
Я прижимаюсь изо всех сил к земле. Воронка довольно большая, но левое плечо, по-моему, все-таки выглядывает. Я руками копаю землю. От разрыва она мягкая, поддается довольно легко. Но это только верхний слой, дальше пойдет глина. Я лихорадочно, как собака, скребу землю.
Тр-рах! Мина. Меня всего обсыпает землей.
Тр-рах! Вторая. Потом третья, четвертая. Я закрываю глаза и перестаю копать. Заметили, вероятно, как я выкидываю землю.
Лежу затаив дыхание. Левее кто-то стонет: «А-а-а-а…» Больше ничего, только «а-а-а-а…» — равномерно, без всякой интонации, на одной ноте. Я не знаю, сколько времени так лежу. Боюсь шелохнуться. Во рту полно земли. Скрипит на зубах. И кругом земля. Кроме земли, я ничего не
Ознакомительная версия. Доступно 42 страниц из 208
