завершится прорывом в производительности. Как и в традиционной советской модели, планировалось направлять основные капитальные вложения в тяжелую промышленность, в частности, в такие сектора, как сталелитейное производство[108].
Сама по себе неосведомленность Мао о принципах экономического роста не была достаточным основанием для того, чтобы случились те катастрофы, к которым приведет «большой скачок». Печальные последствия этого курса стали возможны за счет наложения идей Мао на политическую кампанию, в которой экономическая политика увязывалась с политической лояльностью и приравнивалась к классовой борьбе. Сам по себе «большой скачок» завершился бы без обеспечения экономического роста. Именно политические аспекты сделали этот курс трагедией.
Мао ринулся в наступление на партийной конференции в январе 1958 г. Он раскритиковал Чжоу Эньлая и других лидеров, которые осмелились подвергнуть сомнению «рывок напролом», и заявил, что эта ошибочная линия придает смелости реакционерам. На партийных заседаниях в последующие несколько месяцев он продолжал порицать призывы к балансу, планированию и следованию законам экономики, обвиняя сторонников таких принципов в «суеверии» и «догматизме». Мао провозгласил, что в дальнейшем Китай «поставит во главу угла политику» и будет делать упор на человеческий фактор и энтузиазм масс. Высококвалифицированные специалисты больше не должны были доминировать в принятии решений, поскольку их приверженность рациональному планированию и научным стандартам сводилась к «буржуазным предрассудкам». Эксперты размахивали своими правилами и стандартами лишь для консолидации своих властных полномочий и повышения собственного статуса. Партийные кадры и народные массы должны были взять все под свой контроль и заменить экспертов [MacFarquhar 1983: 52–63; Teiwes, Sun 1999: 73–77]. Мао требовал «всестороннего претворения в жизнь» избранного им курса и реализации «технологической революции», подвергая критике «идеологию правого уклона» и «сокрушая суеверные предрассудки в отношении как мнений экспертов, так и советской модели развития» [Dikötter 2010: 15–24; Teiwes, Sun 1999: 85–86].
Председатель КНР впервые столь напористо отстаивал свои воззрения на экономику, осуществив, по сути, переход к личной диктатуре, которая не допускала иных мнений. Тех, кто придерживался алтернативных политических взглядов, подвергали жесткой критике. В течение 1958 г. Мао взял экономику под свой прямой контроль, игнорируя экономистов и специалистов по планированию из столичных отраслевых министерств и опираясь в претворении своих директив на провинциальных партийных секретарей и национальный партийный аппарат. Усилилось политическое давление с целью повышения производственных показателей через предупреждения, что в партии разворачивается классовая борьба. Мао называл «противостояние рывку напролом» антимарксистским и утверждал, что его курс полностью вписывается в идеологию Маркса. Он также заявлял, что в КПК существует угроза раскола, апеллируя к появлению «антипартийных клик» в нескольких регионах. Кульминацией закручивания гаек стали широко освещавшиеся чистки провинциального руководства в мае 1958 г. Мишенями стали именно те люди, которые ранее выступали с сомнениями по поводу «рывка напролом». Чжоу Эньлай и другие официальные лица были вынуждены выступить с унизительной самокритикой. Отдельные чиновники были смещены со своих постов. Какое-то время создавалось впечатление, что Чжоу Эньлай может потерять должность премьера [Teiwes, Sun 1999: 90–93].
Эти угрожающие демонстрации привели к тому, что руководители всех уровней оказались вынуждены непреложно поддерживать стратегию «большого скачка». Встречи, на которых должны были обсуждаться производственные показатели, оборачивались сессиями критики ошибочной линии противостояния политике «рывка напролом». По мере распространения в течение 1958 г. Движения против правого уклона в сельских районах Китая под удар попадали люди, которые выступали против ускоренной коллективизации или отмечали проблемы, связанные с ее проведением [Lieberthal 1987: 301]. Никакие возражения не принимались в расчет. Теперь политическая лояльность сводилась исключительно к выражению энтузиазма по поводу линии Мао.
Стратегия экономического развития, которую отверг Мао, – план, подготовленный Чэнь Юнем и поддерживаемый Чжоу Эньлаем, – предполагала, что министерства и прочие правительственные организации, а также входившие в их штат сотрудники плановых отделов, профессиональные управленцы и технические специалисты, будут отвечать за выработку целевых экономических показателей и за определение инвестиционных приоритетов. Такова была в послевоенный период обновленная советская практика. Вводились бюрократические процедуры, в рамках которых планы спускались региональным и районным властям сверху. В течение 1958 г. Мао забрал процесс планирования из рук правительства и передал его провинциальным партийным секретарям, которые в сложившейся напряженной политической обстановке были вынуждены реагировать на все это с большим энтузиазмом. Планирование «большого скачка» выродилось в кампанию политически мотивированных обещаний, которые озвучивались на целом каскаде партийных конференций. Партийные секретари всех уровней соревновались друг с другом по выставлению все больших показателей производства зерна, стали и иных ключевых товаров. Партийная организация обрела огромные властные полномочия, взяв на себя процесс принятия экономических решений на всех уровнях управления. Таким образом, официальные партийные лица на всех уровнях иерархии ощущали на себе огромное давление, поскольку были призваны соответствовать ожиданиям всецелой поддержки и исполнению данных обещаний.
Мао был воодушевлен клятвами партийных секретарей добиваться неправдоподобно резкого увеличения показателей производительности. В мае 1958 г. он объявил, что ранее позволял себе в высказываниях чрезмерную умеренность: Китаю потребовалось бы всего 7 лет, чтобы обогнать Великобританию, и 15 лет, чтобы догнать США [Teiwes, Sun 1999: 96–97]. Неконтролируемо росли целевые показатели выработки стали. В 1957 г. Китай произвел 5 миллионов тонн. На 1958 г. плановики первоначально выдвинули невероятно амбициозный показатель в 5,9 миллиона тонн. К сентябрю 1958 г. обязательства, взятые на себя провинциальными партийными секретарями, довели целевые годовые показатели до 11 миллионов тонн, а на 1959 г. была предусмотрена абсурдная цифра в 39 миллионов тонн [MacFarquhar 1983: 88–90; Teiwes, Sun 1999: 100–105]. Вслед за нарастанием торжественных обещаний резко увеличились капитальные инвестиции в тяжелую промышленность. Требовалось строить новые производственные мощности, что делалось в основном за счет импорта оборудования из стран советского блока, который оплачивался увеличенным экспортом зерна. Первоначально целевой показатель капитальных инвестиций на 1958 г. составлял 14,5 миллиарда юаней, однако и эта цифра быстро повысилась до 38,6 миллиарда юаней [Lardy 1987a: 367].
Партийные секретари пророчили не менее фантастические темпы роста в сельском хозяйстве. В 1957 г. Китай произвел 195 миллионов тонн зерна. Целевые показатели на 1958 г. были стремительно доведены до более чем 350 миллионов тонн [Ibid.: 366]. При этом, в отличие от тяжелой промышленности, эти наращивания параметров обеспечивались лишь незначительным увеличением капитальных инвестиций. Официальные партийные лица в сельских районах, пытаясь в исступлении достичь совершенно нереальных показателей производительности, пошли на радикальную реорганизацию и применяли для ее осуществления драконовские меры.
«Большой скачок» в сельской местности
Стратегия увеличения производства зерна выстраивалась в первую очередь на расширении ирригации и культивации новых земель. Дамбы и каналы обслуживали территории, превосходившие коллективные фермерские хозяйства по размеру, поэтому первым шагом кампании стало объединение существующих хозяйственных единиц в более крупные структуры. По состоянию на 1957 г. в Китае существовало примерно 70 тысяч коммун,
