зевак. Неужели не найдётся ни одного здравомыслящего мужика? Охранники, где вы?
Ни один и с места не сдвинулся. Всё, на что способны эти отморозки, это снимать шоу на телефон.
Только Полинка рвётся ко мне, но один из дружков Борзова крепко держит её.
– Я не сяду в машину.
– Ты меня за*бала.
Лицо опаляет резкая боль, и сознание уплывает от меня… Последнее, что я слышу – это Полинкин крик.
Через 50 часов…
Пошли третьи сутки, как я в больнице. Но никто из моих родственников меня не спешит навестить. Мне больно и одиноко сейчас. Я смотрю на противоположную стену и с трудом сдерживаю слёзы.
Совершенно ожидаемо мы с Никитой попали в аварию. Я буквально вылетела в лобовое стекло, так как мой жених не озаботился тем, чтобы пристегнуть моё бессознательное тело ремнём безопасности. К счастью или нет, но я ничего себе не переломала. Руки, ноги целы. Только вот моё лицо изуродовано, стекло располосовало его от виска до губы. В зеркало вторые сутки не смотрюсь. Страшно.
Дверь бесцеремонно открывается и в палату входит мама.
– Мама! – радуюсь я, тяну к ней руки, мне так хочется обнять её.
Но она не спешит ко мне, держа дистанцию, присаживается на стул, что стоит рядом с кроватью.
– Как ты тут? – спрашивает она, инспектируя взглядом обстановку в палате. Да, наличие кулера и плазмы в палате для неё наверно важнее, чем я. Она избегает прямого взгляда.
– Жива. А папа не придёт?
– Его нет в городе.
Неужели свалил к любовнице? Какое сегодня число? Семнадцатое. С шестнадцатого по двадцать третье у него ежемесячный релакс со своей содержанкой. Даже моя почти смерть не отменила его планов. Неприятно это осознавать.
– А где Никита? – спрашиваю я, не рассчитывая больше на материнское тепло.
– Он в Майями.
– Где? – удивленно переспрашиваю я.
Мне послышалось? У меня точно глюки от лекарств.
– В Майями, ему нужно отвлечься, – спокойно повторяет мама. – Такой стресс мальчик пережил, разбил машину, а она тринадцать миллионов стоит.
Что она несёт! Какие тринадцать миллионов! Какая к черту машина! Я её дочь! Я сейчас на больничной койке!
– У него стресс из-за машины, а то, что он меня чуть не угробил – не считается. Тоже мне, жених.
– Дочь, Никита отменил свадьбу.
– Не поняла? – это я должна была разорвать наши отношения. Я!
– Ну ты посмотри на себя. Какая из тебя невеста? – её слова бьют по самому уязвимому сейчас, мне хочется согнуться пополам от боли. Не удивлюсь, что она мне сейчас ещё и зеркало протянет. – Какие фотографии-то будут? – добивает она меня. – Да и вообще…
– Пластика?
– Врачи сказали, что потребуется ни одна операция. Возможно, через месяцев восемь ты избавишься от этого безобразия на своём личике. Но я уверена, что такой, как прежде тебе уже не стать.
Это вообще моя мать? За что она со мной так жестока?
– Он не может тебя столько ждать, – она открывает свою сумочку и кладёт на тумбочку связку ключей. – Ты поживи пока в квартире. Твои вещи уже перевезли туда. Папа очень зол сейчас, не надо провоцировать его.
– На что? Не я была за рулём? – я пытаюсь до неё достучаться, доказать, что я жертва.
– Ты сама виновата. Никита сказал, что ты затеяла ссору, и он не справился с управлением, когда ты ударила его. О чем ты думала вообще?
– Не было такого! Это он ударил меня. Да я сознание потеряла ещё до того, как он усадил меня в машину.
– Ударил, значит, было за что! Никита уравновешенный мальчик.
– А я значит, истеричка!
– Видимо, да. Уймись. Я всё сказала, вот ключи от квартиры, – она кладёт рядом с ключами банковскую карту на моё имя. Это новая карта, не моя. – Это на первое время. Я буду приезжать к тебе иногда.
Не будешь…. По глазам вижу… Ты тоже от меня отказалась… И здесь сидишь только потому, что отец приказал. Конечно у идеальных родителей не может быть дочери урода. Они так просто от меня отказались. Ты, доченька, поживи пока отдельно, не отсвечивай изуродованной физиономией, а потом, когда снова станешь красавицей, милости просим в родительский дом.
Мама уходит, даже не обняв меня. Я плачу навзрыд. Да, у меня истерика! Встаю с кровати, подхожу к окну. Открываю его. Мне нужен свежий воздух, иначе я задохнусь от тошнотворного аромата маминых дорогущих духов. Они душат меня. Наклоняюсь вперёд, чтобы побольше воздуха вдохнуть в лёгкие.
– Ты что удумала, Змейка моя ядовитая?
Совершенно неожиданно моя спина резко врезается в мужскую грудь, а его руки обхватывают моё тело.
Демьян.
– Я ж сдохну без тебя, – шепчет он мне на ухо с такой теплотой и нежностью, что я снова начинаю плакать. Откуда он здесь?
– Дём, уходи, – шепчу я из последних сил.
Не хочу поворачиваться к нему лицом, пусть уйдёт и помнит меня красивой.
– Только если с тобой, – упрямо твердит он, крепче прижимая меня к себе.
Как он может такое мне говорить, после того, как я предала его? Я променяла его на Борзова. Я отказалась от него тогда. Прямо в глаза заявила, что он мне не нужен.
– Демьян, уходи.
– Я уже один раз ушёл, больше я такой ошибки не сделаю.
Ну, почему от такой упрямый? Что ж он сам напросился. Разворачиваюсь к нему.
– Посмотри на меня! Я урод!
– Где? – никак не отреагировав на мой шрам на лице, он смотрит на меня с таким обожанием, что мне не вериться. – Я не вижу.
– Демьян, не надо делать вид, что ты ослеп.
– Зой, я люблю тебя. Безумно люблю. И мне неважно, есть или нет шрам на твоём лице. Если тебе это принципиально, то мы сделаем столько операций, сколько понадобится, чтобы ты уверенно себя чувствовала. Ты, не я. – Он прижимает меня к себе, гладит по волосам. – Пойми, дурочка моя, ты могла погибнуть там. Понимаешь, я мог потерять тебя навсегда. Этот шрам ничто по сравнению с ценностью твоей жизни. Ничто.
– Ты не откажешься от меня?
– Никогда, – нежно целует в губы. – Я разговаривал с твоим врачом, он сказал, что я могу тебя забрать. Я приехал за тобой.
– Тогда забери меня отсюда побыстрее, – мне так тепло и уютно в его руках.
– Собери свои вещи.
– А у меня нет здесь вещей, всё, что на мне – больничное.
Демьян снимает с себя полувер и надевает на меня. Он на мне смотрится как платье, прикрывает попку. До машины дойду.
– На тумбочке твои вещи?
– Нет, это мама забыла. Оставь,
