id="id20">
МАРИЯ РОМАНО, ЛА ПЛАТА, АРГЕНТИНА, 1971 Г
Старый ювелир Хайме Смилански всерьез подумывал о том, чтобы бросить все к чертовой матери и уехать в Израиль. В стране, где он родился и вырос, где встретил свою любовь, с которой прожил больше 40 лет, что так внезапно предала его, померев в прошлом году от рака, делать ему больше нечего. Что его держит в Аргентине? Сыновья? У них свои семьи, и старый Хайме теперь для них просто обуза. Дом? Да пропади он пропадом этот дом, который только пожирает деньги и все равно разваливается на глазах. Лавка? О чем вы говорите?! Кто сегодня покупает ювелирные украшения, после того, что творится в стране последние годы? Вы, например, знаете, кто у нас нынче президент? А Хайме уже не знает, они меняются с такой быстротой, что он плюнул и перестал запоминать их фамилии. Только-только привык к тому, что в префектуре висит портрет генерала Гневи, как его тут же заменили на штатского Марсело, а теперь опять генерал — Лануссе. Скоро и этого свалят.
И кто теперь будет покупать серьги и кольца для любимых, когда и с деньгами такая же свистопляска, что и с президентами. Только что у тебя было сто песо — и бац! — с января прошлого года это уже не сто, а только один песо. А вы думаете, цены тоже снизились в сто раз? Как бы не так! Все эти девальвации и деноминации — хитрый трюк, чтобы обирать обычных и скромных тружеников, таких как старый Хайме.
Если бы до сих пор не играли свадьбы и не заказывали обручальные кольца, можно было бы вообще по миру пойти.
Эти, которые приезжают из Израиля, как их? Миссионеры? Да нет, не миссионеры. Ну, в общем, эти, которые приезжают, рассказывают, как их маленькая, но гордая страна разгромила за шесть дней все арабские армии. Всевышний за шесть дней мир создал, а эти за шесть дней арабов развалили. Молодцы, конечно, ничего не скажешь. Вот только что он там будет делать, в их Израиле? Он и тут-то в родной стране никому не нужен, а там? Сидеть на пособии, как все старики, пить черный кофе, да смотреть, как солнце опускается в море? Это он и тут может делать точно так же, ради этого не стоит тащиться на другое полушарие. Да и какой он, собственно говоря, еврей? Он и в синагоге-то бывает раз в год по обещанию, иногда даже на Судный День не ходит молиться. Отец знал бы — убил бы. Но только ради этого в Израиль? Чтобы там в синагогу ходить? А еще ко всем этим прелестям там арабы и жара.
С другой стороны, может, и правда, продать дом, да и укатить, а? Может, и в 70 не поздно жизнь начать заново. Или хотя бы покой получить на старости лет. И вообще там Земля Обетованная, наверняка там евреям лучше.
Пока старый Хайме предавался вечным иудейским метаниям и мучился от невозможности выбрать что-то одно, звякнул колокольчик у двери, и в лавку вошел Луис Дюбуа, скромный молодой человек лет 25. Хайме его знал с самого рождения, да собственно и до него. Мать его, Катерина Романо, была известной местной вертихвосткой, вечно таскалась с какими-то сомнительными молодыми людьми, ничем полезным в жизни не занималась и заниматься не хотела, родила вот этого мальчика от какого-то француза — скажите на милость, как в их город занесло француза? Впрочем, кого только в их город не заносит. Оставила младенца маме и укатила с этим самым Дюбуа в Париж. Так бедная сеньора Мария его и растила одна вместо непутевой дочки.
Жалко сеньору Марию. Месяц назад померла. Хайме на похороны надел черный костюм, причесал седые волосы, сбрил жесткую щетину с морщинистых щек — такой женщине как сеньора Мария Романо надо оказать уважение, обязательно! Всегда вежливая, предупредительная, улыбчивая, и видно, что в молодости была красавица невозможная. Грешным делом Хайме-то в свое время хотел к ней клинья подбить, ну, не сейчас, конечно, а тогда когда она приехала. А когда она приехала, кстати? В тридцатом? Нет, раньше, в тридцатом они с Изабелл уже поженились, а приударить он хотел еще до свадьбы. Значит, где то в середине двадцатых, когда Хайме и сам был красавец хоть куда. Высокий, стройный, с черными кудрявыми волосами. Бабушка любила его гладить по кудрям, приговаривая на своем русском: «Кудряш — как не дашь!». Хайме запомнил! Он, если уж быть совсем честным, и после свадьбы был бы не прочь закрутить с сеньорой Марией, но она так себя держала, что было понятно: ничего у вас, господа, не выйдет. Всегда приветливая, а видно было — спуску не даст, будешь наглеть — не поздоровится!
Так что он с ней вежливо здоровался, по-соседски, но ничего такого себе не позволял. Только смотрел своими темными глазами, как бы говоря: «Эх, а вот если бы!..» И казалось ему, что и сеньора Мария иногда тем же взглядом ему отвечала. Так и прожили бок о бок полвека почти. И надо же, чтобы у такой матери и такая дочь!
Хайме тряхнул головой, как бы стряхивая пыль прошлых лет. Интересно, с чем к нему пожаловал внук сеньоры Марии.
— Здравствуй, Луис!
— Приветствую, дон Смилански! — Ишь ты, «дон»! Ну, да называть «доном», как аристократов, это у них шутка такая. Какой из старого еврея дон?
— Чем могу помочь?
Луис замялся.
— Знаете, дон Хайме, я тут разбирал бабушкины вещи, надо же, наконец, порядок навести. Скоро сорок дней.
Хайме сокрушенно покачал головой. Действительно, скоро сороковины. Как время летит! Ведь только вчера, казалось, раскланивался с сеньорой Марией при встрече…
— И вот, смотрите, что я нашел.
Молодой человек выложил на стеклянный прилавок маленький прозрачный камешек, и у ювелира неожиданно защемило сердце. Если это бриллиант, то довольно крупный. А если стекляшка, то слишком красивая. Он вставил в глаз лупу и стал рассматривать кристалл.
Н-да! Таких камней он еще не видел! То есть, он знал, что они бывают, но в руках держать не приходилось. Стоило дожить до преклонного возраста, чтобы впервые взять в руки роскошный удивительный бриллиант.
Форма идеально круглая, похоже, на четыре, а то и на все пять каратов. Взвешивать при молодом человеке он не решился, потом выясним. Бесцветный, с легким голубоватым оттенком. При первом осмотре — никаких дефектов, ни внутренних, ни внешних. А качество огранки — идеальное! Это ж на сколько
