Книга Ментакль - Юрий Мори

себе привязанным к креслу Алексом из "Заводного апельсина". Глаза не закрыть, не отвернуться от того, что видит и делает Нина, а поверх всего звучит и звучит неслышимый никому больше Бетховен. Симфония номер девять, ре минор.

  - Сухой паёк есть ещё?

  - Ну так, держи вот.

  Не о чем и говорить, это я ел заледеневшие на морозе сухари, с трудом глотая грубые ржаные комки, грыз "Минскую" колбасу. Были ещё таблетки концентрата, но где и, главное, на чём здесь кипятить воду, чтобы их размягчить?

  Внутри разлилось ощущение если не сытости, то хоть какого-то наполнения желудка. Нина размялась, помахав руками, посмотрела вверх, в окошко.

  - Поджигать будем одновременно. Я дом старосты, а ты давай машину спали, грузовик. Когда немцы выскочат, отходи из деревни, - велел Петруха. - Сбор за околицей на дороге.

  - Так точно.

  - Патроны не тратить зря, но это сама знаешь. Мы не на передовой, наше дело диверсия. Выжженная земля, как сказал товарищ Сталин.

  И правда, стемнело. Нина осторожно отворила дверь коровника, выпустив наружу облачко сравнительно тёплого воздуха, огляделась, вышла.

  Деревня, обычная деревня, почти уже спящая по причине позднего часа и нехватки керосина. Жидковатые столбы дыма над крышами стояли кошачьими хвостами вверх. Только в паре изб светились жёлтым окна, маленькие, подслеповатые. И тишина, нарушаемая скрипом снега под ногами Петрухи - он тоже выбрался во двор, деловито поделил четыре бутылки с зажигательной смесью пополам: по две каждому из нас.

  - Спички не отсырели? - уточнил он.

  Пришлось обоим вернуться в коровник, прикрыв за собой дверь, достать непривычно большие для меня, хрустящие в руках коробки, достать по спичке, чиркнуть. Нет, нормально, горят.

  - Может, сразу здесь подпалить? - осведомилась Нина.

  - А ну как сразу займётся? Выдаст нас с головой раньше времени. Если разгорится как следует у старосты и германцев, досюда само дойдёт.

  - Должно разгореться, товарищ Воронов.

  - Так точно, товарищ Борисоглебская.

  А ведь она не любит свою фамилию, подумал я. Церковная, от деда-священника досталась. Не любит - но и не меняет, такие вот дела странные. Наверное, на Руси всегда так, чего только стоит наш современный царский герб в сочетании с торговым триколором и советским гимном. Фьюжн в стиле контужн. Такое разумом не понять, здесь внутреннее чутьё нужно.

  Я думал, это только сейчас, ан нет! И восемьдесят лет назад так было, и тысячу, наверное, тоже. И на смерть всегда идут, не выкрикивая имя очередного вождя и учителя, молча.

  Просто за Родину, уж какая она есть.

  Разделились в конце улицы, Петруха потопал разношенными валенками налево, придерживая карманы с бутылками, а Нина свернула в другую сторону. Ни в её, ни в его облике ничего военного не было: на вид шпановатая молодёжь, больше, конечно, городского вида, не деревенского, но кто там в темноте будет рассматривать. Парень явно выпивкой разжился, торопится за стол, а девушка... Ну что, девушка, гуляет, может. Или хочет немцев заинтересовать - такое же тоже случалось.

  Петруха поторопился. Пока она медленно дошла до бывшего правления колхоза - а чем ещё мог быть этот крепко сколоченный большой дом с висящим над крыльцом знаменем со свастикой, двумя мотоциклами с коляской во дворе и странным, с кургузой мордой, грузовичком у входа - в стороне уже раздались крики, темное небо снизу подсветилось пламенем.

  - Эх, товарищ Воронов... Это ж я у немцев на глазах буду бутылки кидать, - шепнула сама себе Нина. - Хотя, ладно. Не разговоры разговаривать пришла.

  Она присела на корточки, достала из кармана ватника бутылку, спички, сложила ладони домиком, стараясь не погасить дрожащий огонёк, подожгла воняющую бензином тряпку в горлышке. Подождала, пока разгорится, и метнула в кузов грузовика. Довольно умело, кстати, бросила, чувствовалась тренировка.

  Сама отбежала в сторону, спряталась за стоящей у ворот телегой, начала зажигать вторую спичку, выставив в снег оставшуюся бутыль - тёмно-зелёную, с непривычным для меня длинным горлышком. Отсветы разгорающегося грузовика и помогали ей - лучше же видно! - и мешали. Так и заметить могут.

  Но поджечь вторую бутылку Нина не успела: страшный удар в спину заставил ей перекувырнуться через голову, едва не сломав шею. Она распласталась на снегу, не понимая даже, что происходит.

  - Вот же ж тва-арь! - протяжно сказал кто-то. - Диверсантка чёртова!

  Чьи-то сильные руки подняли ей в воздух, легко, словно ребёнка, поставили на ноги, ощупали - быстро и грубо, выдернули из-за пояса пистолет. Потом запасной магазин из кармана.

  - Глянь-ка, Агафон, чего нашёл. Ну теперича всё.

  Теперь Нина - и я, естественно, - видели двоих дюжих мужиков. Оба в белых военных полушубках, не иначе сняли с наших бойцов или из захваченного склада смародёрили, в треухах. На рукавах - белые на белом - повязки. Полицаи это, в разведшколе ещё говорили, "ополчение". Немцы таких где могут набирают себе в помощь из бандитов бывших, политических, всяких обиженных советской властью.

  - Да и так всё, - прогудел этот самый Агафон. Вытер зачем-то варежкой усы, потом коротко, без замаха, ударил Нину в солнечное сплетение.

  Боль была адская. Если бы я мог кричать - я бы орал. А она молчала, только согнулась вся, словно свернулась клубком, и повисла на руках второго ополченца.

  И ведь это не немцы. Это русские - такие же, как сама Нина, товарищ Борисоглебская, как я или ещё сто миллионов по всей стране.

  - Не убей дуру. Герр капитан велел ловить и к нему, они сами разберутся.

  Нину больно ткнули сзади прикладом, едва не поломав рёбра. От новой боли она всхлипнула, но не заплакала, только дыхание вернулось. Сцепила зубы, когда её поволокли куда-то в сторону бывшего правления колхоза. Грузовичок полыхал вовсю, вокруг, крича, суетились немцы - без курток, в одной только серой форме. Мыши на морозе. Один из них скакал, припадая на ногу, в одном сапоге. Не успел обуться, бедолага, давай теперь по русским снегам прыгай.

  Полицаи заволокли Нину в сени, бросили с размаху на пол. Сытый усатый Агафон, посмеиваясь,