Аня разревелась от неожиданности.
— Хозяйка! — вдруг крикнул Исаев, голос из-под земли звучал глухо и страшно. Как из могилы. — Эй, хозяйка, не уходи!
Я попятилась, словно он, как зомби, может выползти оттуда, и схватить нас.
— Лена, Лена! — снова выкрикнул он, словно только сейчас вспомнил, как меня зовут. — Не уходи, постой, дай воды попить, слышишь?
Аня успокоилась, и крепко обняла меня за шею. Смотрела она все еще вниз — голос, идущий из-под земли ее озадачивал. Я окинула крышку взглядом — деревянная, крепкая, запертая на обычную щеколду. Андрей же сказал, что привязал его, точно…
— Твой муж меня приковал цепью и ушел. Даже воды не оставил. Слышишь? Принеси хоть чуть. Ты еще там?
Я удобнее перехватила дочь, и не ответила.
Отступила на цыпочках: Андрей велел с ним не говорить. Занесла Аню в дом и посадила обратно на покрывало. Смахнула холодный пот со лба, от рук пахло грушей.
— Не убегай от мамы, — сказала я, пока она на меня таращилась. — Там опасно.
Плохо закрыла дверь, когда ходила за грушами, вот она и вышла. В этот раз я захлопнула дверь надежнее.
Я набрала воды в кастрюлю и поставила на плиту. Пока закипал компот, сделала сироп. Мелькнула мысль сделать из остальных груш джем или мармелад. Может быть, цукаты в карамели или вроде того. Кулинарной книги или телефона у меня нет, но ведь можно поэкспериментировать. В саду два дерева в грушах, и яблоня не до конца осыпалась. На краю сознания сидела назойливая мысль об Исаеве: правда Андрей мог уйти и не оставить ему даже воды? Он там давно сидит. Даже не позвонить, чтобы узнать. Я поставила компот остужаться, достала из холодильника бутылку воды и нерешительно вышла из дома. Аня потопала вслед за мной и остановилась на крыльце.
Если бы он мог выбраться, он бы сделал это в первый раз с Аней.
Из погреба пахнуло холодом и землей, когда я приподняла крышку. Исаев сидел на нижней ступеньке. Грязное от земли, и наверняка отсыревшее одеяло, валялось внизу. Скованные руки лежали на коленях, от наручников шла тяжелая цепь и опоясывала столб. Он поднял голову и прищурился на свет. Когда я увидела его лицо, меня передернуло: отекшее, в черных синяках.
— Я думал, сдохну здесь, — хрипло сказал он. — Дай попить, красавица.
Я бросила ему бутылку минералки. Исаев скрутил крышку и жадно присосался к горлышку. Не успокоился, пока половину не выпил и через силу остановился, рассматривая меня.
Я как раз опускала крышку.
— Дашь поесть?
— Нет, — ответила я с каменным лицом.
Исаев привстал, звякнув цепью, словно хотел насладиться лучами солнца. Кромешная тьма никому не нравится.
— Муж не разрешает? — по лицу скользнул последний свет, но он успел договорить, прежде чем я захлопнула крышку. — Он у тебя строгий, да? Ты его слушаешься?
— Пошел ты, — пробормотала я, злая, что Исаев зачем-то пытался развести меня на эмоции, и вернулась на крыльцо к поджидавшей меня дочке.
После того, как я подняла ее, забыв о швах, перепуганная тем, что она стояла рядом с погребом, разнылся живот. Разнылся всерьез. Я прилегла, бросив компот недоделанным, а Анюту заперев с собой в комнате. Лежала на боку, наблюдая, как она ползает по полу с куколками и кубиками, и боялась, как бы не разошлись швы.
Когда за окном стемнело, стало еще страшнее — я начала прислушиваться к звукам. Казалось, за запертой дверью кто-то бродит по коридору, половицы поскрипывали. Живот потихоньку успокоился, но вставать я не решилась. Да и зачем, все равно из комнаты страшно выходить. Аня наигралась и уснула. Если проснется — выйти придется, чтобы покормить. Голодной она не уснет.
Вдруг половица скрипнула по-настоящему, и я тревожно приподняла голову. И вправду кто-то вошел, это не просто пол поскрипывает.
— Лена? — неожиданный стук в дверь заставил сердце подпрыгнуть, но я тут же с облегчением уткнулась в подушку.
Андрей пришел.
Какое счастье. Давно мне не было так страшно одной. С детства, наверное.
— Сейчас, — негромко сказала я, косясь на дочь. — Мне встать надо.
Я осторожно добрела до двери и открыла.
У него были встревоженные глаза, стараясь не показать этого, он заглянул в спальню — Аня спала на подушке.
— Пойдем, поговорить надо, — я вышла, и он придержал для меня дверь. — Тебе больно? Скованно идешь.
— Все нормально.
В кухне горел свет. На плите стоял остывший компот, кастрюля с супом, в духовке — гуляш… На столе лежал пакет из супермаркета — городского, не местного. Я окинула интерьер взглядом и опустилась на стул.
— Будешь ужинать? — встать, чтобы подогреть еду не было никаких сил.
— Потом. Наш гость тебя не беспокоил?
Я не сразу поняла о каком он госте. Об Исаеве.
— Нет… Выпросил воды, я дала. Ты не против? — помедлив, добавила я.
— Главное, не вылез.
Андрей разобрал покупки: дорогой кофе, несколько банок с детской едой… Неожиданно передо мной очутилась коробка конфет в форме сердца.
— Это мне? — улыбнулась я.
Он сто лет не делал мне знаков внимания, вот таких — романтичных и простых, какие бывают между влюбленными. Конфетно-букетный период как-то проскочил мимо. А те цветы, что он привез несколько дней назад забылись от острой боли после разрыва трубы.
Да и не надо ничего.
Я рада, что он пришел домой и не придется еще ночь дрожать одной от страха. Только потому уже счастлива.
— Вино тебе не стоит пить, купил тебе конфеты.
Я вопросительно подняла взгляд. Уже подняла крышечку и попробовала конфету с вкусной сливочной начинкой. Вид у Андрея был какой-то странный.
— Твой паспорт, — из внутреннего кармана он подал мне новенький документ.
Я открыла из любопытства, какая у меня теперь фамилия.
Елена Ладова.
Что ж, неплохо…
— Свидетельство на дочку, — его он передал уже в обложке. — И паспорт.
Я положила рядом со своим и попробовала следующую конфету — фисташковую. Как приятно, когда любимый парень приносит угощение, пусть мелочь, но сам факт внимания был даже вкуснее этих конфет.
— Посмотри.
Он раскрыл свой паспорт и положил сверху, придерживая тугие, пахнущие новым документом, страницы.
Сначала я уставилась на фото.
Свежая фотография. Андрей смотрел в объектив, пытаясь излучать дружелюбие и безобидность. Уголки губ приподняты совсем чуть-чуть, чтобы паралич в глаза не бросался. Чисто выбрит. Белая рубашка застегнута до воротничка. Открытый взгляд. Стало грустно: кого угодно, но меня ему не провести, за этой маской я видела его настоящего. Настоящий взгляд, душу. Загнанный зверь пытается прикинуться овечкой, очень старается. Интересно, с какой попытки он сделал это фото.
