хотел встать позади нее, рядом с ней, впереди, все сразу, чтобы ветер, куда бы он ни подул, доносил до меня ее запах.
Как бесконечно скромны шаги, меняющие нашу жизнь. До чего они лишены всякой пышности.
Сейчас, если бы не наводнение, я ехал бы поездом в Лондон.
Филип, который вернулся тем утром раньше, чем мы ожидали, принес новость: поваленные деревья нарушили работу железной дороги, ведущей в город. Они поломали рельсы, и, поскольку было воскресенье, дорога могла возобновить работу только на следующий день.
– Ой, значит, сейчас ты не сможешь уехать, – сказала Майра.
Я сказал, что рельсы наверняка уже начали менять, и, может быть, я потрачу несколько лишних часов, но в конце концов вернусь в город…
– Да что ты… эти строители ужасны. Оставайся, сходим к болотам. Твой билет ведь действует до конца недели?
Так и было.
Филип сидел в стороне, помешивая чай, молча наблюдая за нами.
– Смотри, мама! – Эллиот перелез через кучу сухой осоки. Вдали паслось стадо пони. Они были меньше и крепче, чем ирландские гунтеры Филипа. Их бурая масть была темнее, грива грубее и короче.
– Это одна из старейших пород в мире, – сказала Майра, – представляешь? Они неизменны вот уже двенадцать тысяч лет.
Как морские коньки.
– От этого чувствуешь, что твоя жизнь такая… мимолетная…
Я обнял ее за талию; в этот момент мне не хотелось говорить об эфемерности. Мне вновь приснился Ленни, и если бы она не лежала рядом со мной, когда я проснулся, меня опять наполнила бы застарелая грусть. Но она улетучилась, когда Майра сонно улыбнулась и погладила меня по щеке. Вересковые пустоши, простиравшиеся перед нами, поднимались и опускались, а за нами были плоскими, как море. Этой зимой снега еще не было, но иней блестел в полуденном свете. Чем дольше я стоял там, тем больше погружался в прекрасную оторванность от мира.
Мы шли обратно к дороге, осторожно шагая по клочкам осоки, стараясь не наступать на заболоченные участки. Майра сказала, что домой мы отправимся другим, более долгим путем, вдоль пляжа, чтобы я мог увидеть самые высокие утесы. Маршрут в двадцать одну милю, а по дороге можно остановиться в пабе и перекусить.
– А завтра, – добавила она, – можно посетить великолепный Эксетер, собор двенадцатого века.
Радио в машине то и дело трещало, умолкало, звучали лишь отдельные куски. Эллиот сидел сзади, играл со своими игрушечными солдатиками, которые теперь ехали на воображаемых пони из вересковой пустоши.
– Я подумала, – сказала Майра, – почему бы тебе не остаться на Рождество? До него, – добавила она, – оставалось всего несколько дней.
Я не знал, что ответить.
– Будет весело. Великолепная жареная индейка миссис Хаммонд, крекеры, эгног[51], и обещаю, что куплю тебе подарок.
Я сказал, что не уверен, будет ли этому рад ее отец. Только из-за него я бы предпочел уехать по расписанию.
Она не сводила глаз с дороги.
– У вас раньше останавливались… твои друзья? – спросил я.
Она не ответила, и я лихорадочно подумал, что слишком навязчив. Этикет – сложная, тонкая дисциплина.
– Ну, я имею в виду… – пояснил я, – это вообще в порядке вещей?
Ее взгляд был твердым, вызывающим.
– Он не имеет права мне отказать.
Когда мы встретились с Филипом позже, за ужином, она сказала ему, что я останусь здесь еще на какое-то время.
– Разве мы не увидимся в Лондоне? Может, после концерта?
Не в ближайшее время. Январь не зря называют мертвым сезоном.
Узкая дорога, петляющая через парк, добралась до берега, и, как и миллионы людей, внезапно увидевших необъятность воды, мы восхищенно умолкли.
– Мамочка, – крикнул Эллиот, – мы на краю!
– Да, – сказала Майра, – на самом краю земли.
В тот вечер, когда мы сели ужинать, Филип, к моему облегчению, показался мне весьма приветливым. Видимо, расслабился в Лондоне. Я подумал, что, должно быть, нелегко одному заботиться о дочери и внуке. Может быть, сеть, которой он их оплел, была вызвана необходимостью защитить их, отгородить от мира.
Он спросил, как прошел наш день, и мы ему рассказали.
– Это было невероятно, – мне по-прежнему хотелось добавить в конце фразы «сэр».
– Я бы поехал туда на Чарли, – сказал он. – Бедному мальчику это бы понравилось… мы бы проехали весь Колеридж-вэй, от Стоуна до Монксильвера. А вот Генерала взять не могу, он боится рвов… с ним вышел несчастный случай, когда он был жеребенком, да так он и не оправился, бедняга. Я помню, как однажды нас с Чарли застала непогода – в мае пошел снег, а потом внезапно вспыхнуло солнце. Сумасшедшая погода там, на болотах.
– Да, – сказала Майра, – и кто это говорил, что безумны только города?
– Мы видели лошадей! – вскричал Эллиот.
– Пони, Эллиот, – поправил дед. – Эксмурских пони. Они едва не вымерли в годы войны, но, к счастью, пятьдесят выжило. Каждый год их собирают в Уинсфорд-Хилле и пересчитывают. Как-то я возил туда учеников.
Беседа сменилась благодарным обеденным молчанием. Миссис Хаммонд подала баранину, посыпанную свежей зеленью, с хрустящим молодым картофелем и запеченным пастернаком. Мы пили вино глубокого, насыщенного красного цвета, этикетка сообщала, что это «Кот дю Рон».
– Как там Лондон? – спросила Майра.
– Как всегда, как всегда, жизнь кипит.
Он указал на вино; она передала ему бутылку.
– Завтра мы хотим в Эксетер, посмотреть монастырь и собор. Мне даже удалось убедить Нема остаться на Рождество.
Если она и нервничала, она не подала вида. Я осторожно накалывал на вилку овощи и мясо, не отрывая взгляда от тарелки. Повисла недолгая, сосредоточенная тишина, а потом Филип сказал:
– Ясно.
Вошла миссис Хаммонд, спросить, хочет ли кто-то еще жаркого. Оно стояло в духовке, чтобы не остыло.
– Да, пожалуйста, – попросила Майра. – Оно божественно. Я так хочу есть – видимо, это все свежий воздух пустошей.
До конца обеда мы больше ни слова не сказали обо мне, о том, оставаться мне или уезжать. Разговор крутился вокруг других тем, но иногда я чувствовал, как Филип поглядывает то на меня, то на Майру. Я медленно пил вино и по большей части молчал. Я не знаю, как описать то, что я чувствовал – это было похоже на страх, знакомый по Риджу, темный, неуловимый, накрывавший меня своими крыльями. После ужина я не стал сидеть у камина, как вчера, а сразу отправился на чердак, оставив Эллиота смотреть его любимое воскресное шоу, а Майру укладывать его спать.
Она проводила меня до двери – увидимся позже! – и, оглядевшись по сторонам, поцеловала. Ее губы были на вкус как десерт – сладкий, острый ревень.
Сегодня
