может прочувствовать историю всего человечества как свою собственную историю, тот ощущает в невиданных масштабах всю человеческую тоску – тоску больного, который мечтает о здоровье, тоску седого старца, который мечтает о пролетевшей юности, тоску влюбленного, которого разлучили с его возлюбленной, тоску мученика, который разуверился в своем идеале, тоску героя после битвы, которая не принесла больших успехов, но нанесла большие потери – сам он ранен и друг погиб; но нести в себе весь этот груз чужой тоски, найти в себе силы, чтобы нести ее и еще к тому же оставаться героем, который на заре следующего дня, возвещающего новую битву, приветствует восходящее солнце и свое счастье как человек, которому открыты грядущее и глубина веков, как благородный наследник, впитавший все благородство духа былых времен, наследник, взявший на себя большие обязательства, как самый знатный из всей древней знати, но в то же время как первенец новой знати, которая не знает себе равных и о которой в прежние времена никто и не мечтал; и все это принять к себе в душу – древнейшее, новейшее, потери, надежды, завоевания, победы человечества; и все это носить в Одной душе, и слить в одном Едином чувстве, – это должно даровать такое счастье, какого еще не знал ни один человек, – божественное счастье, пронизанное властью и любовью, исполненное слез и смеха, счастье, которое, как предзакатное солнце, не устает одаривать своими неисчерпаемыми сокровищами, ссыпая в море несметные богатства, и так же, как оно, только тогда чувствует себя богаче всех, когда беднейший рыбак будет грести золотым веслом! И будет имя тому божественному чувству – человечность!
338
Воля к страданию и состраданию. Выгодно ли вам самим считать главным достоинством способность к состраданию? И выгодно ли страждущим ваше сострадание? Но давайте пока оставим на некоторое время без внимания первый вопрос. То, что причиняет нам самые глубокие страдания, то, что особенно задевает нас за живое, – это, как правило, недоступно пониманию других: в этом смысле мы остаемся тайной и для наших ближних, даже если мы питаемся из одного котла. Стоит, однако, кому-нибудь только заметить, что мы страдаем, как наше страдание становится предметом тщательного разбора, который только опошляет его; ведь сущность сострадания заключается в стремлении лишить чужое страдание неповторимой индивидуальности: наши «благодетели» не хуже наших врагов умеют умалять наши достоинства и силу воли. Есть что-то оскорбительное в том интеллектуальном легкомыслии, с каким всякий сострадалец изображает из себя само провидение, когда одаривает своим милосердным вниманием какого-нибудь несчастного: он не имеет ни малейшего представления о всех тех внутренних переплетениях и сплетениях, которые как раз и составляют мое несчастье или твое несчастье! Моя душа не позволяет растрачивать себя по мелочам, и это окупается с лихвой моим «несчастьем», во мне начинают бить ключом новые силы и новые потребности, затягиваются старые раны, и я гоню от себя всякое воспоминание о прошлом – но все это нимало не заботит милейшего сострадальца, ему неинтересно все то, что так или иначе связано с моим несчастьем: он вознамерился помочь и не задумывается особо над тем, что существует личная потребность несчастья, что и тебе, и мне, и всем – ужас, лишения, обнищание, бессонные ночи, приключения, дерзкие поступки, ошибки столь же необходимы, как и их противоположности, ибо кто хочет – выражаясь языком мистическим – достичь своего собственного рая, тот должен прежде вкусить всех прелестей своего собственного ада. Нет, об этом он ничего не знает: «религия милосердия» (или «сердце») предписывает помогать, и потому считается, что чем скорее ты придешь на помощь, тем лучше! Но если вы, последователи этой религии, действительно относитесь к себе так же, как к другим, если вы и часу не хотите терпеть свои собственные страдания и изо всех сил стараетесь уже загодя распознать надвигающееся несчастье и норовите половчее увернуться от него, если вы воспринимаете страдания и невзгоды как нечто злое, достойное ненависти и уничтожения, как нечто порочащее самую жизнь, то это значит, что, кроме религии милосердия, в вашем сердце поселилась еще и вторая религия, которая, вероятно, доводится матерью первой, – религия удобства. Ах, как мало вы смыслите в счастье людей, вы, любители покоя и уюта! Ведь счастье и несчастье – братья-близнецы, которые растут вместе или, как у вас, вместе – остаются недоростками! Теперь же вернемся к первому вопросу – как же это можно никогда не сбиваться со своего пути?! Ведь постоянно где-то раздается крик о помощи и заставляет нас сойти с пути! И редкий случай, когда нам не приходится, оставив все свои дела, бросаться очертя голову на подмогу. Я знаю, есть тысячи пристойных и почтенных способов, которыми меня можно сбить с пути, – вполне достойные и в высшей степени «моральные» способы! И наши нынешние проповедники милосердия морали дошли уже до того, что только это и считают моральным: сбиться со своего пути и поспешить на помощь ближнему. Я хорошо знаю по себе: стоит мне только увидеть настоящее горе, как я тут же оказываюсь выбитым из кожи. И если бы мой друг, страдающий неизлечимым недугом, сказал мне: «Видишь, я скоро умру; обещай мне умереть вместе со мною», – я не колебался бы ни секунды, так же как не раздумывая предложил бы руку помощи и свою жизнь гномам, видя их отчаянную борьбу за свободу, – дабы мои благие намерения дополнились печальным опытом. Ведь сколько скрытых соблазнов таится во всем том, что взывает о помощи и молит о сострадании; и только наш «собственный путь» требует жестокости, строгой взыскательности и уводит подальше от людской любви и благодарности, – и мы бежим его – нельзя сказать, что неохотно, – бежим от этого пути и от своей собственной совести и находим себе пристанище под сенью чужой совести или под крышей достославного храма «религии милосердия». И как только где-нибудь теперь начнется какая-нибудь война, то это обязательно вызовет в благороднейших людях всякого народа несказанную радость, которую они до поры до времени вынуждены были скрывать: с упоительным восторгом бросятся они навстречу смертельной опасности, свято веря в то, что такое самопожертвование на благо отчизны будет им долгожданным оправданием, ибо только тогда они получат возможность не таясь уклоняться от своей цели: война для них – окольный путь к самоубийству, но это путь с чистой совестью. О многом я предпочитаю здесь не говорить, но я не желаю обходить молчанием мою мораль, которая говорит мне: «Живи в уединении, дабы ничто не помешало тебе жить своею жизнью! Живи в неведении относительно того, что
