Книга Слепота - Жозе Сарамаго

В тот вечер опять читали и слушали чтение, иных развлечений у них не было, и как жаль, что доктор не был, к примеру, виолончелистом-любителем, ах, какие нежные мелодии полились бы тогда с пятого этажа, лаская слух соседям, которые с завистью думали бы, наверно, так: Ишь, как у них там весело, или: Есть же такие бесчувственные люди, думают убежать от своего несчастья, смеясь над несчастьем других. Но нет, иной музыки, кроме той, что звучит в словах, из окон не доносится, слова же, особенно написанные в книгах, скромны и негромки, так что если кому-нибудь придет в голову подслушать у двери, он ничего не разберет, кроме одинокого бормотания, тянущего длинную нить звука, который способен продолжаться бесконечно, ибо количество книг в мире бесконечно, как, говорят, и сам этот мир. Когда же глубокой ночью чтение завершилось, старик с черной повязкой сказал: Вот к чему нас свели теперь, нам читают, мы слушаем чтение. А я не жалуюсь, сказала девушка в темных очках, сидела бы так и слушала хоть всю жизнь. Да ведь и я не жалуюсь, а просто говорю, что мы годны теперь лишь слушать историю о человечестве, существовавшую прежде нас, и пользоваться тем, что по счастливой случайности оказалась здесь пара зрячих глаз, судя по всему, оставшихся последними, и даже думать не хочу, что будет, если и они когда-нибудь погаснут и порвется ниточка, связующая нас с этим самым человечеством, и мы тогда просто разлетимся в космосе в разные стороны, причем навсегда, и все будем непоправимо слепы. Покуда сил хватит, сказала девушка в темных очках, буду хранить надежду, что встречу родителей, что отыщется мать этого мальчика. Ты забыла еще об одной надежде, общей для всех. О какой. О надежде прозреть. Есть надежды, питать которые — безумие. А я тебе говорю, что не будь их — и меня бы не было, и уже давно. Ну, какие, например. Прозреть. Это я уже слышала, давай другую. Не дам. Почему. Тебе это будет неинтересно. С чего ты взял, что неинтересно, и разве ты уж так хорошо меня знаешь, что берешься судить, что мне интересно, а что нет. Не сердись, я же не хотел тебя задеть. Все мужчины одинаковы, все уверены, будто знают о женщине все на том лишь основании, что вышли на свет из ее лона. О женщинах я знаю мало, о тебе — вообще ничего, что же касается мужчин, то на сегодняшний день, на текущий момент я — старик, и мало того что слепой, так еще и одноглазый. И больше тебе нечего сказать о себе. Ох, сколько еще есть, ты даже представить себе не можешь, как с течением времени возрастает черный список самообвинений. А я вот хоть и молода, а истаскана уже довольно сильно. Ты покуда еще не совершила ничего по-настоящему плохого. Как ты можешь судить об этом, если никогда не жил со мной. Да, я никогда с тобою не жил. Почему ты повторяешь мои слова таким тоном. Каким таким. Таким. Я всего лишь сказал, что никогда с тобою не жил. Не притворяйся, будто не понимаешь. Не настаивай, прошу тебя. Буду, я хочу знать. Давай лучше поговорим о надеждах. Что ж, давай. Ну так вот, еще один пример надежды, от которой я отказался, как раз это и есть. Что — это. Последнее самообвинение из моего списка. Объясни, ради бога, толком, я не умею разгадывать шарады. Как это ни чудовищно, я желаю, чтобы мы не прозрели. Почему. Потому что тогда могли бы жить, как сейчас живем. Все вместе или я — с тобой. Не заставляй меня отвечать. Будь ты просто мужчина, ушел бы от ответа, как все вы это делаете, но ведь ты сам назвал себя стариком, а старик, если есть хоть какой-то смысл в том, чтобы прожить на свете так долго, не имеет права отворачиваться от правды, и потому отвечай. Я — с тобой. А почему ты хочешь жить со мной. Ты хочешь, чтобы я сказал это при всех. Мы при всех делали кое-что похуже, нечто гораздо более омерзительное, грязное, гнусное, чем то, я уверена, что ты можешь сказать. Ну хорошо, будь по-твоему, слушай — потому что мужчина, которым я еще покуда остаюсь, любит женщину, которой ты была, есть и будешь. Однако признание в любви из тебя клещами пришлось вытягивать. В моем возрасте боишься быть смешным. Ты не был смешон. Давай забудем это, а. Даже не подумаю забыть и тебе не дам. Что за глупости такие вынудила меня говорить, а теперь. А теперь пришел мой черед. Только не говори ничего такого, в чем потом раскаешься, помни про черный список. Если я искренна сегодня, какое мне дело, что завтра буду раскаиваться. Замолчи, пожалуйста. Ты хочешь жить со мной, а я — с тобой. Ты сошла с ума. Мы будем жить, как муж с женой, здесь, среди наших друзей, и потом, если придется расстаться с ними, по-прежнему будем вместе, ибо двое слепцов могут увидеть больше, чем каждый из них поодиночке. Но это безумие, ты же не любишь меня. А что это такое, я никогда никого не любила, я только спала со всеми. Твои слова подтверждают мою правоту. Вовсе нет. Ты тут толковала про искренность, тогда отвечай — ты на самом деле любишь меня. В той мере, чтобы хотеть жить с тобой, и знай, ты — первый, кому я говорю это. Едва ли ты сказала бы так, если бы повстречала раньше лысого, седого старика с повязкой на одном глазу и с катарактой на другом. Признаю, та, кем я была раньше, не сказала бы, но сейчас говорит та, кто я сейчас. Что ж, поглядим, что скажет женщина, которой ты станешь завтра. Собираешься испытать меня. Ну что ты, кто я такой, чтоб тебя испытывать, такие вещи решает жизнь. Одну, по крайней мере, она решила.

Этот разговор происходил лицом, воспламененным и разгорячившимся, к лицу, и пусть не с глазу на глаз, но — глаза в глаза, неотрывно устремленные друг на друга, и, когда один из собеседников произнес слова, желанные обоим, они согласились с жизнью, решившей, что отныне им жить и быть вместе, девушка в темных очках протянула руки, протянула просто, чтобы протянуть, а не затем, чтобы узнать, докуда они дотянутся, и дотронулась до рук старика с черной повязкой, а тот мягко притянул ее к себе, и так сидели они некоторое время вместе, не в первый, разумеется, раз, но лишь теперь прозвучали слова приятия. Никто из присутствующих никак не прокомментировал событие, никто не полез с поздравлениями, никто не пожелал вечного счастья, да, по правде говоря, время не слишком располагало ни к празднествам, ни к иллюзиям, когда же принимаются решения такие важные, каким представляется нам это, и не удивимся, если окажется, что кто-нибудь подумал — только слепой мог бы поступить подобным образом, — то безмолвие красноречивей самых громких рукоплесканий. Вот и все, если не считать, что жена доктора вытащила в коридор сколько-то диванных подушек в количестве достаточном, чтобы смастерить из них удобное ложе, потом отвела туда косоглазого мальчика, сказав ему при этом так: С сегодняшнего дня будешь ночевать здесь. Что же касается событий, имевших место в столовой, есть все основания считать, что в эту первую ночь был окончательно прояснен вопрос о том, чья же это таинственная рука потерла спину старику с черной повязкой в то утро, когда пролилось такое множество разнообразных, но одинаково очистительных вод.

Наутро, еще в постели жена доктора сказала ему: Мало еды остается, придется сходить за продуктами, я собираюсь сегодня наведаться на тот подземный склад, где была в первый день, и, если его никто пока не обнаружил, мы запасемся провизией на неделю или две. Я пойду с тобой, я и еще кто-нибудь. Лучше бы вдвоем, так проще, можно не бояться, что кто-то потеряется. А долго ли ты еще сможешь тащить на себе этот воз в виде шестерых никчемных калек. Буду тащить, пока сил хватит, хотя силы мои, честно сказать, на исходе, и порою мне даже хочется ослепнуть и стать такой же, как все остальные, чтобы обязанностей на мне было не больше, чем у них. Мы так привыкли зависеть от тебя, что, случись такое, нас постигла бы новая слепота, потому что благодаря твоим глазам мы все-таки хоть немножечко, а не так слепы. Дойду, докуда смогу, больше ничего тебе обещать не стану. В тот день, когда мы поймем, что уже ничего доброго или полезного не сумеем дать миру, вот было бы хорошо, чтоб нам хватило отваги просто уйти из жизни, как сказал тот. Кто. Наш вчерашний именинник. Уверена, что сегодня он бы уже не повторил это, для перемены мнения ничего нет лучше основательной надежды. У него она есть, дай бог, чтоб не иссякла. Ты как-то странно это сказал. Что тебе показалось странным. Ну, как будто у тебя отняли твое достояние. Ты имеешь в виду то, что произошло между нами в том ужасном месте. Да. Вспомни, что это она пришла ко мне. Память тебя подводит, это ты лег к ней. Ты уверена. Я же не слепая. Но я бы мог поклясться. И стал бы клятвопреступником. Странно, что память способна так обманывать. Ничего странного, все очень понятно, нам в большей степени принадлежит то, что само свалилось в руки, чем то, чего пришлось добиваться. А больше она ко мне не приходила, и я к ней — тоже. Когда любят, встречаются в памяти, для того она и нужна. Ты что, ревнуешь. Нет, ни сейчас, ни тогда, в тот день мне было очень жалко тебя и ее, ну и себя тоже, потому ничем не могла вам помочь. А как у нас с водой. Плохо. После более, а верней — менее чем легкого завтрака, сдобренного усмешливо-сдержанными намеками на события прошлой ночи, причем намекавшие следили, что называется, за языком в присутствии ребенка, хотя попечение это с полным правом можно счесть пустым, если вспомнить, чего только не наслушался он в карантине, жена доктора и он сам в сопровождении слезного пса, который на этот раз не пожелал оставаться дома, отправились на работу.