он должен был произойти где-то поблизости. Я несколько раз уже готова была позвонить в полицию и во всем признаться.
– Вы были уверены, что сбили того человека?
– Не так чтобы. Наверное, мне больше всего хотелось, чтобы мне сказали, что это не я. Но я ни в чем не уверена, и если бы меня спросили: «Вы помните, где были в семь часов вечера?», я бы ответила: «Нет…» «Нет, но тогда это могли быть и вы». «Да!»
Мария усмехается.
– Наверное, заявлять на себя в полицию не такая уж хорошая идея.
Стигматизация навязчивых мыслей очевидна. Хотя знаменитости часто говорят о своих биполярности, зависимостях и депрессии, никто до сих пор не признался в навязчивых мыслях о причинении вреда другим, что заставляет задуматься. Мы часто читаем о реальных педофилах, детоубийцах и психопатах, но большинство никогда и не слышали о людях, которые мучаются от мысли, что они «на самом деле» принадлежат к какой-нибудь из вышеуказанных категорий.
По нам прокатывается каток историй о тех немногих, кто разрушает чужую жизнь, но мы знать не знаем о легионах тех, кто разрушает себя сам.
Мысли такого рода безвредны, но это верно лишь отчасти. Не обязательно входить в команду, работавшую с «серийным убийцей» Томасом Квиком, чтобы понимать: надуманные толкования мыслей и их возможное значение могут разделять и формально «здоровые» люди.
Сообщение «У меня не идет из головы, что я, может быть, хочу задушить своего сына», легко ставит получателя сообщения в отчаянное положение. Будет ли проявлением ответственности пытаться постичь, что стоит за словами «не идет из головы» и «хочу задушить» – или лучше как можно быстрее позвонить в службу спасения?
Здесь проявляется культурно обусловленное неприятие риска, которое делает навязчивые мысли о насилии настоящим бедствием. Хотя идея доверить кому-то свои беды обычно бывает неплохой, она может иметь и неприятные последствия.
Билл Бланделл, психотерапевт, занимающийся ОКР у детей, в одном интервью предупреждает, что старшеклассникам не всегда стоит рассказывать друзьям о своих навязчивых мыслях. Друзья могут «испугаться, слух распространится как лесной пожар, и от подростка все отвернутся»[375].
Писательнице Оливии Лавинг есть что сказать об этом. Лавинг уже давно злит, что ОКР, связанное с сексуальностью и насилием, практически неизвестно большинству людей, хотя является одним из самых распространенных. Сама она несколько лет старалась не трогать ножи, потому что боялась зарезать мать. Уже в тринадцать лет Лавинг подозревала, что способна совершить насилие над ребенком. Когда в старших классах у нее появилась возможность анонимно написать о своих проблемах в школьную газету, ее классный руководитель отправил обеспокоенное сообщение школьному консультанту, а также директору. Консультант решил, что ее мысли не имеют отношения к обсессии, и Лавинг исключили из школы как «представляющую опасность для других учеников»[376].
Лавинг называет культуру, в которой запрещено говорить о навязчивых мыслях и в которой люди норовят забить тревогу, когда что-то кажется им хотя бы минимально подозрительным, «темной стороной навязчивости». Несмотря на совет обращаться за профессиональной помощью не откладывая, совет, который терапевтическое сообщество обычно предлагает с полным основанием, жизнь «на темной стороне» сильно снижает шансы того, что этому совету будут следовать.
Когда Самюэль в компании жены посмотрел изобилующий сценами насилия фильм «Город Бога» и у него перед глазами пронеслось, как он вспарывает жене живот, он тут же ушел в спальню. Сжавшись в комок, Самюэль пытался изгнать из памяти образы насилия, но они лишь становились все ярче. После долгого периода беспокойства и растерянности он обратился за помощью к психотерапевту. Однако это не помогло. Терапевт Самюэля придерживалась фрейдистского подхода, и у него сложилось впечатление, что она тоже боится его мыслей.
«Я думаю, она была напугана моими словами, образами убийства, изнасилований, увечий… По-моему, она решила, что я опасен».
После четырех сессий психотерапевт перестала отвечать на звонки Самюэля[377].
Американский исследователь в области клинической психологии Фред Пензель рассказывает о нескольких попавших в беду молодых матерях. На женщину, которая в конце концов обратилась к нему, заявил в социальную службу ее первый психотерапевт, которому она рассказала, что боится причинить вред своему ребенку. Другой пациентке пришлось звонить Пензелю из опеки: у нее, недавно родившей, забрали ребенка. Женщина пыталась изложить персоналу свои навязчивые мысли, но медики, кажется, услышали только «я что-нибудь сделаю с ребенком»[378].
Мысли о причинении вреда ребенку настолько распространены при послеродовой депрессии, что их иногда называют одним из симптомов этой болезни. Так, при проведении одного опроса 41 процент матерей, страдающих послеродовой депрессией, заявили, что им пришлось бороться с мыслями о причинении вреда малышу. И все же об этом мало кто знает. При таком раскладе сценарии судебных процессов, происходящих в голове у одержимой навязчивыми мыслями женщины, которая тревожится, что у нее изымут ребенка, а ее фотография и имя попадут в прессу, становятся не такими уж далекими от реальности[379].
Путь к этим бедам вымощен, как водится, благими намерениями. Толкованиям мыслей как проявлений внутренней воли, благодаря долгой череде материальных и культурных трансформаций общества, несть числа. Но отличить аномально нравственного от аномально агрессивного не так уж сложно. Психотерапевты обычно спрашивают не только о том, что думают пациенты, но и о том, что они чувствуют, говоря об убийстве своих детей, а также совершали они в прошлом насилие или нет. Чувства тоже не определяют нашу сущность, но они всегда дают лучшее по сравнению с мыслями представление о том, что происходит у нас в душе[380].
Ничего особенно сложного здесь нет. То и дело возникающие недоразумения демонстрируют, что можно жить в обществе, помешанном на насилии, и в то же время не знать, как выглядит насилие реальное. Изображение насилия, которое предыдущие поколения вынесли бы с большим трудом, сегодня привлекает больше читателей и зрителей, чем любой другой жанр.
Из книг лучше всего продаются детективы. Часто утверждают, что этот жанр рассказывает читателям о темных сторонах современности и, следовательно, играет роль общественного критика. Но немногие исследования, посвященные вопросу, решительно опровергают эту идею. Убийцы, о которых мы читаем в книгах и которых видим в фильмах, имеют мало общего с реальными; убийство как сюжетообразующий момент изжило себя, и чем больше истории об убийствах стремятся к зрелищности, тем дальше они от реальности[381].
Трудно утверждать, что «развлекательное насилие» порождает агрессивных личностей, однако исследователи, изучающие средства массовой информации, более или менее единодушны: СМИ содействуют развитию так называемого mean world syndrome[382]. Мы верим, что в мире больше насилия, чем на
