в Коллеж де Франс (карикатура О. Домье).
Имя Бабефа всегда было окружено для Мишле немеркнущим ореолом, это было нечто вроде семейной реликвии. Дело в том, что отец Мишле был близок к Револю, участнику движения «равных», и Мишле в письме своему другу Пеллетану сообщал незадолго до своей смерти: «Мне, родившемуся во времена страхов перед Бабефом, сотни раз довелось слышать дома возглас: «Мы погибли»[348]. Мишле имел в виду смертельный риск, которому подверг всю семью отец, взявшись напечатать в своей типографии бабувистский документ (Мишле полагает, что это был «Манифест» 96 года, призывавший к восстанию против Директории), «ибо мой отец, — разъясняет Мишле, — не раз говорил мне, что ему не сносить головы, если бы этот документ был у него обнаружен»[349]. Эти отцовские воспоминания навсегда запали в душу Мишле, и он с юношеских лет проникся глубочайшим преклонением перед Бабефом и руководимым им движением. Вот какими словами он характеризовал Бабефа в своей «Истории XIX века»: «Бабеф в этот момент (в начале термидорианской реакции. — Ф. К.-Б.) представляется мне подлинным голосом Парижа, великого Парижа Шометта, законным возрождением всего наиболее чистого, что было в нашей Коммуне 1793 года»[350]. Это не помешало Мишле в другом месте той же «Истории XIX века» утверждать, что Бабеф ни в какой мере не был противником собственности, и что его книга (имеется в виду «Постоянный кадастр». — Ф. К.-Б.) совсем не является коммунистической[351].
Той же двойственностью, противоречивостью было проникнуто отношение Мишле к великим утопическим системам Сен-Симона и Фурье. Появление их работ сразу же привлекло внимание Мишле. 20 сентября 1831 г. он даже побывал на одном сен-симонистском собрании, вызвавшем у него, однако, враждебную реакцию. Но совсем иным было отношение Мишле к творцу этой утопии или к Фурье. Мишле резко отделяет их от созданных ими творений; он плохо знает суть их учений, их книг; он держится в стороне от их последователей и учеников, его не интересует развитие социалистических идей; но его занимает мысль, каков источник их вдохновения, какую традицию они представляют. В годы, предшествующие написанию «Истории XIX века», Мишле постоянно ставит в один ряд имена «трех утопистов, великие сердца коих до краев переполнены несбыточными мечтами, — Бабефа, Сен-Симона, Фурье»[352]. Как ни различны их системы, Мишле не желает их разделять, ибо считает, что они «мирно сосуществуют в национальной традиции, рядом с мужами античности, вместе с Рабле и Вольтером, вместе со всеми теми, кто провозглашает «Чаша народу!»[353].
Что касается личных симпатий Мишле, то Фурье, с его поэтическими, не знающими удержу порывами и фантазиями, ему ближе по духу, чем Сен-Симон. Мишле почитает в Сен-Симоне «апостола социализма», как он выражается, но предпочитает Фурье с его «большой чистотой»[354].
В письме от 4 января 1870 г. к одному старому сен-симонисту, у которого Мишле хотел получить сведения о частной жизни Сен-Симона, он пишет: «Я занят в настоящее время поисками сведений о начальных этапах движения Сен-Симона, относящихся к периоду до 1800 г. Вы, который так великолепно знаете все это, сообщите мне, прошу вас, где мне найти надежные факты, без легенды... Вы знаете, каково мое отношение. Я весьма мало расположен к сен-симонизму, но преисполнен глубокого восхищения перед его создателем»[355].
Совсем иным было отношение Мишле к Фурье. В одном примечании к III главе III части настоящей книги он дал волю своему сердцу, «чтобы преклониться перед непризнанным гением, перед его жизнью, целиком посвященной счастью человечества». Жорес по этому поводу отметил в своей «Истории социализма»: «Именно Мишле с непревзойденной проницательностью сумел разъяснить революционные предпосылки фурьеризма»[356]. И на самом склоне своих дней, 4 сентября 1870 г., в день падения Второй империи и провозглашения республики, Мишле поверяет своему дневнику, что «чувствует себя всем сердцем социалистом». Однако это не помешало тому, что с присущей ему противоречивостью, Мишле в вышедшем в апреле 1870 г. первом томе «Истории XIX века» приравнял социализм к «фабрике» и «казарме»[357].
Мишле считал положение Франции в 40-х годах отчаянным: Ему представлялось, что она с часу на час погружается в бездну, как новая Атлантида. Она гибнет от межпартийных раздоров, в то время как для нее одно лишь спасение — единство. Для того, чтобы вернуть Франции ее былую силу, восстановить ее авторитет в глазах других народов, необходимо объединить все партии, все чаяния, все стремления. Вот задача, которую поставил перед собой Мишле под влиянием разочарования в плутократическом режиме Июльской монархии и под сильным впечатлением социальных движений 40-х годов, являвшихся предвестниками приближавшейся революции.
Так родилась вышедшая в свет в январе 1846 г. книга «Народ». В ней собраны мысли Мишле о социальном вопросе, разрешить который, по его мнению, призван народ Франции. Но кого же Мишле понимает под народом? Для него это прежде всего крестьяне, составлявшие большую часть населения Франции, мелкие земельные собственники. Выйдя из этой среды и гордясь своим происхождением, Мишле считал себя лучшим истолкователем мыслей, чувств и побуждений представителей этого слоя. «Велика собственность или мала, — заявляет Мишле, — она возвышает человека в его глазах». Считая собственность на землю коренным началом жизни народа, Мишле пытается доказать ее исконный характер. По его мнению, она не была во Франции результатом революции; скорее революция сама вышла из нее («elle-meme en sortait»).
Книга Мишле начинается с восторженного описания любви крестьянина к своей земле. Мишле затушевывает наличие дифференциации во французской деревне, упирая на то, что даже батрак обычно владеет клочком земли и поэтому он — тоже собственник. «Возьмите любого бедняка, живущего поденщиной, — пишет Мишле, — но владеющего одной двадцатой арпана; вы не найдете у него чувств, свойственных батраку, наймиту. Он прежде всего — собственник».
Этим объясняется противоречивое отношение Мишле к социализму. Он так убежден в благотворном значении частной земельной собственности, что даже требует ликвидации общинной собственности там, где таковая уцелела. В наших селах, — уверяет Мишле, — один и тот же человек, если у него есть собственность, может рассматриваться то как поденщик, то как буржуа. Поэтому, в отличие от социалистов, Мишле не считает собственность водоразделом между трудовым народом и буржуазией. Признаком, разделяющим нацию на две части, является, по мнению Мишле, другое: в народе преобладает инстинкт, у буржуазии — рассудок. В необычайно высокой оценке, которую Мишле дает инстинкту, иррациональному элементу вообще, нетрудно узнать представителя романтической школы во французской историографии. Для Мишле инстинкт — огромное преимущество, он ставит инстинкт выше разума и считает
