— Готова невеста? — Из сеней по лесенке торопливо взобралась Тепляна, заглянула в повалушу.
Дивляна хотела ответить, что Яромилы здесь нет, но девушка, увидев ее и свою мать, кивнула, будто так и надо, и ускользнула вниз.
А потом лестница снова заскрипела — тяжело, основательно, как если бы по ней поднимался кто-то из мужчин. Дивляна увидела отца — он был уже одет, как полагается старейшине для важного случая, в длинную белую рубаху с богатой вышивкой, подпоясан широким красным поясом с вытканными узорами и кистями на концах — по этому поясу можно было бы сказать не только о том, какое положение занимает хозяин, но даже сколько ему примерно лет — с серебряной воеводской гривной на груди. Решив, что он ищет здесь Яромилу, Дивляна торопливо вскочила, расправляя собственный девичий красный пояс, и воскликнула:
— Батюшка, а Ярушка-то где? Внизу? Здесь ее нет!
— Ярушка к вуйке пошла, — ответил Домагость, подходя к дочери. — Присядь-ка.
— Как это — к вуйке пошла? — Дивляна вытаращила глаза, но опять села на лежанку, повинуясь его знаку. — Или сговора не будет?
— Будет сговор. — Домагость опустил глаза, будто не решался что-то вымолвить. Такого, чтобы родной отец смущался в разговоре с дочерью, Дивляна никогда не видела и недоумевала все больше и больше.
— Как же он будет? Жених в Киеве, невеста незнамо где — что это за сговор такой?
— Вот что, Дивомила свет Домагостевна! — наконец решился отец. — Выслушай, что я, отец твой, тебе скажу. Обещал я Полянскому князю Аскольду мою дочь в жены, думал Ярушу, как старшую, за него отдать. Да не захотела отдать ее Ладога: Лелю, говорит, надежду и благословение наше, полянам не отдадим ни за серебро, ни за золото, ни за паволоки многоцветные. Против всей Ладоги я идти не могу. Да и правы люди: если милость богов уйдет, от серебра счастья не будет. Но и слово мое, полянам данное, я нарушить не могу. Докончание нужно нам, от него благоденствие всей земли нашей зависит. Выходит, надо другую дочь им отдавать. Велеська мала еще. Недозрелую калинушку, как говорится, нельзя заломать, и недоросшую девушку нельзя замуж отдать. Да еще в даль такую… Вот и выходит, что одна у меня невеста есть для князя Аскольда. Ты, Дивомила свет Домагостевна.
Дивляна хотела что-то ответить, открыла рот и снова закрыла. Так это что, о ней говорят? Она понимала, что отец рассуждает здраво: Яромилу Ладога не отпускает, и это неудивительно, ведь Велеська еще мала, как им, ее сестрам, не знать? Но к окончанию его речи она не была готова. Хотя ведь знала, что незамужних дочерей у отца только три и еще одной невесты взять негде… Но… О чем речь? Какой князь Аскольд? Какой еще сговор, какой Киев, если она почти что уже замужем за Вольгой? Дивляна не понимала сейчас того, что она стала женой Вольги пока только в своем воображении, а для Домагостя этот брак — лишь один из нескольких замыслов о ее судьбе. И ничто пока не мешает ему решить по-другому, раз уж возникла такая необходимость.
— Но как же… — только и прошептала Дивляна, да и то ее услышали разве что подвески в ожерелье.
Голос пропал, мысли разбежались, она даже не могла ничего ответить. Ее сковало дикое напряжение, хотелось вскочить, грохнуть чем-нибудь, разбить что-нибудь большое, закричать, чтобы по всей Ладоге было слышно, — и нельзя было пошевелиться. Невыплеснувшиеся чувства и несказанные слова распирали ее, горло перехватило, от возмущения на глазах выступали слезы, но она боялась двинуться, как будто от резкого движения могла сломаться.
— Ну, что скажешь? — Домагость взял ее за руку.
Он принял решение, но ему все-таки хотелось знать, что об этом думает его дочь.
— Я ведь понимаю, дочка, что страшно тебе, — продолжал он. — Ты знаешь, что с серебром совсем плохо нынче. Раньше по одной куне за шеляг давали, а теперь уж по две просят. Если дальше так пойдет, то забудем, какое оно, серебро это, и останемся со своими кунами… Да что мы, чудины, что ли? А через полянскую землю и шелка, и аксамиты покупать можно, и паволоки, и серебро, и золото, и узорочья разные, и вина. Да чего только ни купишь! От Киева туда прямая дорога. Будем сами, без варягов, туда куниц и меды возить, на серебро и шелка менять. Разбогатеем, город построим, как в Любше был, чтобы никакие находники нам не страшны были. Понимаешь, сколько всего от тебя зависит? Да и тебе хорошо — княгиней станешь. Князь — это ведь тебе не банная затычка, жених знатный! Род твой того достоин, ждут тебя почет и уважение. Вон, мать нагадала, что пойдет от тебя могучий род и многие земли ему будут подвластны.
Дивляна молчала и почти не слушала, что он говорит, до ее сознания ничего из его слов не доходило. Она понимала только одно: отец даже не упоминает о Вольге, не берет его в расчет, будто никакого плесковского княжича век здесь не бывало… Да и почему он должен с ним считаться? Она будто шла по льду, а потом лед вдруг растаял под ногами — и она рухнула в воду. Ведь что ее связывает с Вольгой в глазах старших? Да ничего! Круги водили на Купалу, экое дело большое! Где сваты, вено, сговор, подарки, ряд между родами? Ничего не было! Она намечтала себе невесть что… а отцу не до ее мечтаний, у него свой расчет. Он уговаривает ее выйти за Аскольда, будто ничего не знает о ее желаниях, и дает понять, что ничего другого как бы и нет. Но даже если бы и не Вольга, с тем же успехом отец мог уговаривать ее ехать на Тот Свет, чтобы там стать женой Кощея. Неведомая полянская земля в представлении Дивляны была ничуть не более близкой и понятной, чем Кощное. Вот так же, наверное, ее предки-любошичи уговаривали невест Волхова. Пойди, дескать, в омут, а не то прогневается Волхов-батюшка, рыбы не даст, лодьи потопит… И ведь шли! Но Дивляна не хотела. Благословения старшего рода нет на ней, оно все досталось Яромиле. А она, Дивляна, обычная простая девушка, ей не по плечу честь жертвовать собой, и потому она заслуживает простого человеческого счастья!
— Ну, пойдем вниз. — Домагость встал. — Собрались уже, чай.
К ней поднялась Милорада и повела вниз. Обручение назначили на завтра, чтобы успеть собрать как можно больше старейшины из окрестностей — из Вал-города, Дубовика, Вельсов, — но сегодня приехавшим показывали невесту, чтобы они могли убедиться, что получат настоящий «товар». Что там говорилось, Дивляна почти не слышала. Что до самих полян, то Белотур от замены не выказал никакого неудовольствия и Дивляне улыбался так же радостно и приветливо, как прежде Яромиле. Уж наградили боги Домагостя дочерями — какую ни возьми, одно загляденье! Хорошо, что от нее самой сейчас ничего не требовалось, — она была как во сне и не смогла бы ни слова путного вымолвить. В мыслях ее все смешалось — она походила на человека, внезапно разбуженного посреди яркого, захватывающего, счастливого сна и не способного сразу сообразить, где он находится на самом деле и что с ним. На домочадцев, родных и гостей Дивляна смотрела, будто оцепенев, и казалось, что ее и всех этих людей разделяет непроницаемая стена. И этот полянин Белотур, что улыбается ей так приветливо и радостно, будто брат родной, не понимает, что его дружба несет ей горе горькое. Они все не понимают ее, а она не в силах им что-то объяснить, не имеет права, потому что правда как раз на их стороне. Отец распоряжается дочерями, исходя из надобностей рода в целом. А она дала себе слишком много воли… С детства Домагость бывал неизменно мягок и ласков с дочерями, позволял им почти все, чего им хотелось, и она уже думала, что так будет всегда и во всем. Она привыкла к мысли, что ее не выдадут замуж насильно, и сделала свой выбор… Словно дети, они с Вольгой играли «в жениха и невесту»… и заигрались… Но вот игры кончились. В настоящей жизни судьба ее оставалась в руках родителей, которые решили по-своему. Даже сумей Дивляна справиться с потрясением, она не посмела бы ни упрекнуть отца, ни пожаловаться — он был в своем праве, и полной дуростью было с ее стороны думать как-то иначе!
