Книга ВИЧ-положительная - Кэмрин Гарретт

Народ не сразу замечает, что я стою рядом.

— Но согласитесь, это же будет аутентичное изображение жизни больных СПИДом, — говорит похожий на профессора мужчина в круглых очках и коричневом вельветовом пиджаке поверх голубой рубашки. — Безусловно, поделившись своим опытом, режиссер с ВИЧ может просветить и нас, и учеников.

— Ни за что! — перебивает белая женщина средних лет. — Я с самого начала была против, еще когда Майк принес из школы информацию о мюзикле. Это же школьная постановка, но со всей этой мерзостью так и не скажешь. Я жаловалась еще до того, как все узнали про эту девчонку.

О, значит, вот она, мать Майка Дэвидсона. Прямо злобный коммент в человеческом обличье. Я даже не догадывалась, что кто-то реально может такое говорить.

Я делаю шаг ближе. Меня начинают узнавать, и толпа постепенно стихает.

Миссис Дэвидсон удивленно открывает рот. Интересно, она что-то прочитала о ВИЧ или злится просто потому, что это ее естественное состояние? Отсюда мне не видно всю толпу, но, кажется, людей тут столько, что можно заполнить весь зал — если народ все еще собирается заходить внутрь, конечно.

— Симона, — начинает мистер Палумбо, положив руку мне на плечо, — тебе не обязательно здесь находиться. Пойдем внутрь. Это не твоя проблема.

Мои отцы, наверное, где-то рядом, и тетя Камила, хоть я их и не вижу. И бабуля с дедулей тоже, готовые надрать кому-нибудь зад, как Лидия с Клавдией тогда обещали. Может, даже Дейв решил прийти. Я с трудом делаю глубокий вдох и сжимаю руку Майлза. Я не одна.

— Всем привет, — говорю я, повышая голос. Будто отвечаю на уроке. — Я решила к вам выйти и поговорить, потому что знаю, что вы расстроены.

Я думала, что народ снова начнет шуметь, но повисает тишина. Многие в первых рядах избегают моего взгляда, одни уставились в пол, другие смотрят поверх моей головы. Конечно, раз я теперь здесь, про меня больше никто не говорит. Даже профессор не поднимает на меня глаз.

— И я не собираюсь притворяться, что не знаю, из-за чего вы расстроены, — продолжаю я. Майлз крепче сжимает мою руку. — Так что сейчас я вам кое-что скажу. Мне кажется, это важно. Во-первых, меня удочерили. Родители не боялись взять ребенка с ВИЧ, потому что дружили со многими гомосексуалами, которые потом умерли от СПИДа. Возможно, вы помните этот период нашей истории.

Снова тишина. В глаза бьет свет фар заезжающих на парковку машин, но я смотрю прямо перед собой — на миссис Дэвидсон. Она избегает моего взгляда. Но я все равно на нее смотрю.

— Если вдруг кто-то здесь не в курсе, ВИЧ — это вирус, который поражает кровь. — Я задираю подбородок. — Его нельзя увидеть на моей коже или волосах, нельзя увидеть в глазах. На вид я ничем не отличаюсь от других.

На меня смотрит все больше и больше людей, некоторые — с очень серьезными лицами. Не похоже, что они готовы устраивать разборки, по крайней мере пока. Я делаю еще один глубокий вдох.

— Я живу благодаря лекарствам, — говорю я. — Они поддерживают мое здоровье всю мою жизнь, благодаря им я могу ставить этот мюзикл. Лекарства снижают уровень вируса в моей крови до тех пор, пока его становится невозможно определить.

Майлз снова сжимает мою руку, но я не разрешаю себе на него посмотреть. Иначе собьюсь с мысли.

— И даже когда моя вирусная нагрузка неопределима, я по-прежнему живу с ВИЧ. Просто не могу никого заразить.

Стоит абсолютная тишина. Не слышно ни шелеста листьев, ни щебета птиц. Палумбо пока не произнес ни слова, наверное, тоже внимательно слушает.

— На самом деле вас это вообще никак не касается, — говорю я, пытаясь сдержать горечь, но получается у меня не очень. — Вы бы могли все это и сами узнать, если бы захотели. Мой ВИЧ для вас не угроза, а вот ваше незнание для меня — да. Меня травили, притесняли, говорили, что мне в этой школе не место. Знаете, почему мы не открываем свой ВИЧ-статус? Потому что это опасно. За такое людей калечат и даже убивают. Только я должна решать, разглашать мне его или нет. Меня этого выбора лишили. Но я не намерена лишиться и мюзикла. Я заслужила здесь быть.

Я замолкаю и перевожу взгляд на Палумбо. Он улыбается.

— Все наши актеры, рабочие сцены, а также кураторы и персонал вложили кучу сил и труда в эту постановку, — все увереннее продолжаю я. — И я невероятно горжусь результатом.

Я замолкаю. Не знаю, что еще можно сказать. Тут главное — не сорваться. Теперь все смотрят на меня так, словно я выступаю с лекцией TED. Наверное, не стоит сейчас говорить, как я зла; может быть, в другой раз.

— Если вам и правда важно, чтобы ваши дети росли в благоприятной среде и имели перед собой положительные примеры, начните с себя, — говорю я. — Не стоит из-за незнания пропускать шоу, над которым мы так долго трудились, и портить представление себе и другим. Если уж на то пошло, каждый, кто работал над мюзиклом, — часть одной команды, и было бы неплохо нас всех поддержать.

Тишина действует мне на нервы. Я ее в принципе не люблю, а сейчас это совсем невыносимо. Не знаю, что дальше делать: пригласить их в зал или просто самой зайти внутрь, подавая пример. Кажется, мне больше нечего сказать. В конце концов, я не собираюсь извиняться.

— Молодец, — наклоняясь к моему уху, говорит Майлз. Он почти шепчет, как будто делится секретом. — Правда. Отлично сказала.

Я бы могла, конечно, подождать, пока кто-нибудь из них не извинится, но что-то мне подсказывает, что я не дождусь. Вместо этого я целую Майлза. Мягко и быстро, но этого достаточно, чтобы по толпе прокатился вздох удивления.

Он убедил меня к ним выйти, и я больше не боюсь. Теперь меня не волнует, что кто-то узнает. Я даже хочу, чтобы все знали, что мы с Майлзом целуемся. И не только чтобы доказать, что это нормально, а еще и потому, что это Майлз. Мне хочется зацеловать его с ног до головы, прямо у всех на виду.

Никто не произносит ни слова. Наверное, они молчат, потому что им стыдно, потому что знают, как ужасно со мной обошлись. Мне хочется, чтобы они сами на себя злились. Ведь они все вместе по-мудачески себя вели, а теперь типа никто в этом не признаётся, все лишь неловко переглядываются.