Ну а мы – два пингвина в ковчеге.
А потом прочистил горло и добавил:
- Что можно пробовать при таком тексте? Страдать по-пингвиньи?
- Упасть и ждать, когда к тебе придет персональный поднимальщик, – хохотнула Полька.
- В кадре будет смотреться очень эффектно. Но тогда нужен другой костюм. С клювом.
- А мне кажется, тут важнее фрак.
- Ты во фраке? М-м-м…
- Я в бабочке! – ляпнула Полька и показала ему язык.
- Сейчас ты в маках, - отрезала Марина, довольно поглядывавшая на своих подопечных. Что там за мысли сейчас вращались в ее черепушке – бог весть. Но явная радость, что Ванька с Полькой заняты друг другом и на ее дочь никто не посягает, читалась в глазах только так.
- Штофель! – Гриневич подскочил к ней и повел ее обратно к роялю. – Ну смотри, дорогуша. Думай о голодающих сомалийских детях, о курсе доллара, о бездомных кошках. Ну хоть о чем, что слезу вызывает. И вперед.
Она кивнула, усилием воли стерла с лица улыбку, и ей даже удалось напустить в глаза тоски. Сделала шаг, другой и, внезапно споткнувшись на совершенно ровном месте, налетела на микрофонную стойку, за которую и ухватилась, чтобы не грохнуться посреди подиума.
Иван автоматически подхватил ее под руки, и она оказалась в нежданном объятии. По шелку заскользили ладони с мозолистыми пальцами гитариста. Но он, помогая ей стать ровно, уже по-настоящему хохотал.
- Что ты там говорила про профессионального поднимальщика?
- Вообще-то пингвином должен был быть ты!
- Да? Я тяжелый, ты меня не удержишь!
- Ну ребя-я-ят! – протянул Гриневич, тоже давясь смехом. Даже оператор, который с самого первого дня работал с каменным выражением лица, уже похрюкивал. – Тут же дела на пять минут!
- Это у тебя, Алекс, дела на пять минут, - возразил Ванька. – А я для кинематографа человек пропащий. Вон, невезение мое и на Польку перекинулось!
- Невезение – фтопку, - деловито заявила она, поправила платье и снова оказалась у рояля.
В который раз загоревшаяся лампочка в это мгновение самым невероятным образом словно выключила всё остальное. Из студии исчезли люди, свет стал приглушенным, запахло ванилью.
И в центре этой новой, единственной для нее Вселенной – Иван.
Она придет к нему. Она уже идет к нему. Он – ее воздух, чтобы она могла дышать. Он – ее сердце, чтобы она могла жить.
Надо лишь коснуться ладонью его плеча, как клавиш, чтобы они снова звучали. Иначе что сейчас было между ними? Ведь было! Ей вовсе не кажется – еще один шаг, одно движение, и снова раздастся их мелодия, написанная давно-давно. У небольшого костра, разведенного под старой лодкой. Где плед, горячий чай и собака, гоняющая наглых птиц.
Этот город карминных улиц
С переливами солнца в пролетах.
В проводах птицы – будто ноты.
Мы от них навсегда ускользнули.
Он оборачивается. По сценарию или сам. И глаза в глаза – сталкиваются два осколка, что остались от них. Ее льдистый, нежный, в котором целая жизнь. Вся жизнь. Его – с переливами зелени всех оттенков в мире. Он накрывает ее пальцы своей ладонью, чувствуя тепло кожи. И это уже его – их! – общее движение, которое останется цифровым изображением навсегда, до тех пор, когда их уже и не будет. Ее тихий вдох и паутинка светлых волос, колыхнувшихся от движения. Как тогда, у моря. Его выдох. Наверное, сейчас она слышит, как сердце рухнуло куда-то к ногам.
И словно сквозь толщу бесконечной, безбрежной, неумолимой нежности к ним прорывается голос Рыбы-молота:
- Ну целуй ты ее уже наконец!
И словно сквозь толщу бесконечной, безбрежной, неумолимой нежности к ним прорывается голос Рыбы-молота:
- Ну целуй ты ее уже наконец!
Да разве надо просить? Он и так ее целовал бы. Всегда. Замерев на века в поцелуе.
Глаза закрываются, обрывая их связь. И теперь их связывают губы. Нашедшие друг друга. Соединившие воедино. Как все это время они могли друг без друга?
Она не могла. Ни года, ни дня, ни часа. И только в это мгновение ожила. Тело вздрогнуло, кровь вновь потекла по венам, и сердце забилось счастьем. Его пальцы зарылись в ее волосы, и он отчаянно ворвался в ее рот, ища и находя ответ в каждом движении навстречу друг другу. Единственное прикосновение – и снова целое. Края его ран совпали с ее. Они были зеркально отраженными, эти края. И когда оказались рядом – срослись в одно, будто бы так было всегда. Она различила негромкий всхлип, вырвавшийся из его груди, и то, как пылала его кожа, как билось, рвалось из-под его ребер что-то безымянное, непознанное. Может быть, то, что люди зовут душой?
Прижавшись к нему еще теснее, Полина чутко отвечала на каждый его порыв. Жадно впитывала его чувства, растапливая в них свои льдинки, растворяясь в нем теперь уже точно навсегда.
«Навсегда» разбилось о секунду. Он еще был в ней. А она в нем. У них и дыхание было одно на двоих. Общая система кровообращения. Сросшиеся тела. Единый генетический код.
Иван судорожно сжал пальцы. И оторвался от Полины, чувствуя, как его захлестывает паникой, словно волной, сбивающей с ног, заставляющей раздирать ладони в кровь, только бы ухватиться за какую-то корягу, которая даст удержаться. Была новая секунда – секунда, в которой он бешеным взглядом впился в ее глаза.
Они были удивленными, и все еще не веря, что все закончилось, Полина едва заметно двинулась в его сторону.
- Стоп! Валера, снято?
- Снято!
- Супер!
Ванькино лицо перекосилось. Он отпустил ее – резким, страшным рывком, почти отталкиванием. Будто бы вышвыривал назад, в ее жизнь. И отступил на шаг, пытаясь совладать с собой. На площадке зазвучали хлопки.
- Ну дали! – снова Грин. – Можете же, когда хотите.
- Импровизация, - не своим голосом просипел Иван, не в силах отвести глаз от Полины. Импровизация. Импровизация, мать ее перемать. Этого не было в сценарии – иначе он бы бросил все еще на этапе обсуждения. Это вышло случайно. Этого не должно было произойти никогда. И не Маринкин призыв – он сам это сделал. Чернота внутри него победила. И затапливала теперь все. Все, к чему Иван прикасался.
А Полина не смела произнести ни звука. Понимала, что все закончилось. Но чувствовать, как жизнь снова уходит из нее, как следом накатывает опустошенность, все еще не желала, удерживая в себе жар его поцелуя.
Иван, наконец, глянул на Грина и тут же перевел взгляд на Таранич. Если бы можно было им убить – уже убил бы.
- Довольны? Нравится? – спросил он.
- Шутишь! Тут не то что искрило – горело! Алекс, мы же оставим этот кадр?
- Однозначно.
